Зигфрид Ленц: Живой пример

Дым кольцами подымается от подрагивающей сигаре ты, заволакивает гладкое веснушчатое лицо, по-детски выпуклый лоб, она щурится, одной рукой трет слезящиеся глаза, сейчас и вторая рука отпустит руль, но Валентину Пундту до этого и дела нет, и ничуть это его не тревожит, ибо почтенный педагог, только — только вышедший на пенсию директор гимназии, но собственному признанию, «водитель никакой».

Подготовился ли он и на этот раз со столь же потрясающей добросовестностью? Он подготовился подобающим образом. Привез ли он, кроме обусловленных текстов, и новые? Он — тяжелая рука педагога указывает на чемодан — запасся достаточным количеством текстов. А сушеными фруктами? Хватит ли у него сушеных фруктов, чтобы в критические минуты опять пустить по кругу кулек? У него их хватит.

Рита Зюссфельд улыбается и, улыбаясь, получает на всех перекрестках право преимущественного проезда, помогая себе иной раз усиленными и чересчур, пожалуй, темпераментными благодарными жестами, а знаки других водителей: эй, гляди, пальто защемило, эй, гляди, из дверцы торчит кусочек полы, эй, гляди, что-то там болтается, висит, подметая мостовую, — все эти знаки Рита Зюссфельд понимает совершенно превратно, усматривая в них выражение если не радости, то, во всяком случае, восхищения.

Рита Зюссфельд хочет проехать по мосту Кеннеди, но попытка не удается, она срывается просто потому, что дорогу через мост, видимо, ночью перекрыли, и все, чтобы проехать в желаемом направлении, устремились к Ломбардскому мосту, мимо Выставочного зала, охваченного в это утро — вот-вот готовое разразиться снегом или дождем, и, по всей вероятности, обычным для этих мест снегом пополам с дождем, — охваченного в это утро унынием, под стать времени года, унынием, которому так подвержены в ноябре кирпичные здания.

Не хотел бы Валентин Пундт посмотреть выставку? Она как раз открылась. Выставка достойна внимания: «Детские портреты кисти европейских художников». Да, если он выкроит время, то посетит эту выставку.

И вообще — Рита Зюссфельд отпускает руль, чтобы растереть кучку упавшего пепла по темно-синей шерстяной юбке, — в Гамбурге уйма достопримечательного, как раз в эти ноябрьские дни, и надобно тщательно рассчитать свое время, чтобы увидеть главное. Например, гамбургский порт отмечает юбилей. А в залах пароходства «Плантен ун Бломен» открыта традиционная выставка скандинавских продуктов. Интереснейшие вечера, утренники и прочее проводятся также в рамках Недели дружбы с полицией.

И Недели Баха. И Международного фестиваля кукольных театров. Время — если уж они выудят для себя что-нибудь стоящее — они найдут, их издателя, доктора Дункхазе, все равно нет в городе, он вернется только через несколько дней.

Переехав Ломбардский мост, Рита Зюссфельд сворачивает направо, что удается ей без каких-либо последствий, и едет вдоль Альстера, пустынной сейчас, апатичной, черным — черной реки; не видно белоснежных парусов, готовых дать балетное представление; стеклянные стены огромных зданий страховых обществ, где келейно управляют отечественными невзгодами, безуспешно ищут в воде свое колеблющееся отражение; на деревянных мостках не теснятся, с грозным шипением защищая свои позиции, вислозадые лебеди. Сейчас, в конце ноября, рекой безраздельно завладели дикие утки, кругловатые, точно темные стеклянные шары закрепленной якорем сети, они недвижными рядами покачиваются на воде. На фоне общеизвестной графики плакучих ив, слоняясь по так называемой пешеходной тропе, плохо различимые не столько из-за тумана, сколько из-за грязноватой дымки, молодые люди, довольствующиеся на удивление скудной одеждой, демонстрируют типичные гамбургские парочки: они играючи душат друг друга, применяют простой и двойной нельсон, пытаются совершить бросок на землю, выполнить захват шеи сверху, и ежесекундно сливают губы, скрытые длинными гривами.

Валентин Пундт, почтенный педагог, приглядывается к женщине за рулем и невольно вспоминает известную игрушку — стеклянный шар, в котором искусственная вьюга заметает крошечный домик и еловую рощицу.

Светофор на Альте-Рабенштрассе мигнул красным светом, Пундт прочел, поначалу тихонько, название улицы, а потом громко спрашивает:

— Это Альте-Рабенштрассе?

И так как Рита Зюссфельд подтверждает его предположение, он, проведя рукой по гладко зачесанным седым волосам, потирает лоб, словно пытаясь воскресить что-то в памяти, заставить свою память что-то восстановить, чего он хоть и не забывал, но все же отложил на неопределенное время.