Зигфрид Ленц: Живой пример

Но всем им уже пора прибыть. Пора войти в дом, избранный Ритой Зюссфельд местом совещания — он расположен хотя и в центре города, но в тихом квартале, говорилось в ее письме, — а главное, им пора внести свой багаж в сумрачный, отделанный ореховыми панелями холл.

В холле уже стоит Янпетер Хеллер. Это третий специалист, он стоит в ожидании у камина, которым никогда не пользуются. Так как Хеллер приехал на день раньше срока, то с Ритой Зюссфельд он уже виделся и теперь, оттолкнувшись спиной от мраморной доски, идет — лицо его скривилось, оно изображает сочувствие, — навстречу Валентину Пундту, их руки соединяются, но не сжимаются в общепринятом радостном рукопожатии, а ведут себя спокойно, едва ли не благоговейно, так, словно Пундт и Хеллер желают выразить друг другу соболезнование.

Каковы намерения Янпетера Хеллера? На что он надеется? Молодой специалист, в застиранном, но все еще ярком бордовом свитере, с бородой на скошенном кзади подбородке, которую причесывает под острым углом впереди, надеется ни мало ни много — и об этом он сообщает сразу же, здороваясь, — что на нынешнем совещании они быстро придут к соглашению, да, ему хотелось бы поставить «рекорд взаимопонимания», но вовсе не потому, что именно третий раздел хрестоматии это допускает или для этого благоприятен, скорее уж этот город, скорее уж Гамбург с его бесчисленными соблазнами настоятельно требует от них хорошего темпа в работе.

— Мы очень и очень пожалеем, — говорит он, — если не выкроим время и не побываем на дискуссии «Что происходит за кулисами наших театров?». Мы многое потеряем, — продолжает он, — если не посетим выставку «Современная фотография». И не побываем на вечере «Бит поэзия в зале ожидания». Не увидим демонстрацию образцов надувной мебели. И не послушаем концерт с участием ансамбля «Манкиз».

И вообще не воспользуются всем, что он выудил для себя из календаря — памятки «Где, что, когда в нашем городе?», всем, чего тщетно было бы ждать у себя дома, в Дипхольце. Он надеется, что его поняли. И Янпетер Хеллер оглядывает своих коллег.

— Что ж такого, «Примеры из жизни — жизнь как пример»? Да у кого из нас нет их, этих примеров, в избытке на памяти, кому с младых ногтей не прописывали их в обязательном порядке, да каждый из нас более или менее часто сталкивается с ними, нам нужно только извлечь их, так сказать, из золоченых рам.

Согласия он не услышал, лишь уловил рассеянные кивки, его коллеги все еще изучают необычный холл, не хотят или не могут еще принять окончательного решения. А когда Валентин Пундт наконец что-то говорит, то, оказывается, он всего — навсего констатирует:

— Вы потеряли одну серьгу.

Рита Зюссфельд знает об этом, она пренебрежительно отмахивается, ее покорность судьбе о многом говорит: ей, надо полагать, в жизни не удастся надеть сразу две серьги, одна всегда играет с ней в прятки; да, она знает об этом.

Янпетеру Хеллеру уже сейчас понятно, как нелегко будет ему поторопить их с началом совещания, или, что для него крайне важно, определенно договориться об ускоренном обсуждении третьего раздела, а потому он в поисках выхода выражает надежду:

— Все хорошо подготовились? Если мы все хорошо подготовились, то быстро отработаем этот раздел, быстро подберем материал: «Примеры из жизни — жизнь как пример». Мне, видите ли, нужно уладить кое-какие личные дела.

Но слишком долго оставаться незамеченными в сумеречном холле отеля-пансиона Клевер они не могут, ибо тому, кто вошел сюда, не требуется ни кричать, ни звонить, чтобы его обнаружили; чье бы то ни было, даже молчаливое, присутствие в холле неминуемо повлечет за собой следствие: на втором этаже откроется дверь, послышится угрюмое бормотанье, затем кто-то, пыхтя, начнет спускаться, отчего вошедший невольно поднимет вверх голову, а тот, кто поймет значение тяжкого вздоха, дошедшего до него с лестницы, немедля станет упрекать себя в том, что вообще зашел сюда, и по меньшей мере тотчас начнет извиняться.

Ида Клевер, владелица отеля, очевидно, привыкла к подобным извинениям, она еще на лестнице отмахивается вялой, в бесчисленных кольцах рукой — ладно, ладно, все в порядке; пожилая женщина в черном костюме, с тяжелой поступью, обвислыми щеками, явно прилагает усилия, спускаясь вниз, движимая старым, возможно, износившимся, но все еще действующим механизмом. Лицо ее выдает, как озабочена она своей собственной персоной; открытое, подвижное лицо, на котором навеки запечатлено, как ей все здесь опостылело.