Роберт Менассе: Блаженные времена, хрупкий мир

Он озадаченно уставился на это дерево, которое торчало настолько близко к ветровому стеклу, словно выросло прямо из капота, потом выбрался наружу и стал осматривать повреждения. Удар в дерево был лобовой, на бампере и капоте образовалась вмятина, фары развернулись внутрь и косились одна на другую, как у больного косоглазием, стекло на одной фаре было разбито. Внезапно рядом с ним оказалась Юдифь. Если ты сделал это специально, то тебе это все равно не поможет, все равно отправляйся домой.

Лео снова сел в машину и, дав задний ход, проехал несколько метров. Потом он проверил, не мешают ли вмятины на крыльях свободно вращаться колесам; машина в действительности не пострадала настолько, чтобы нельзя было добраться до дома. Он повернулся к Юдифи, только теперь до его сознания дошел смысл ее слов, он был совершенно ошеломлен, но она уже исчезла, он увидел только пар от ее дыхания, повисший в холодном воздухе, и, словно большая стрела, указывавший на закрытую дверь дома, где жила Юдифь. Домой, в седьмой район, он поехал медленно по ночным, словно вымершим улицам Вены, и в пути все его соображения, все мысли крутились, как привязанные к месту, вокруг одной мысли — о Юдифи. Любовь, от которой было почти больно, и ненависть, глубокая, глухая ненависть. Когда дверь дома с грохотом закрылась у него за спиной, это прозвучало так, словно он хлопнул дверью в гневе, но на самом деле от выпитого вина он просто плохо контролировал себя, он не стал включать на лестнице свет, и тут же через несколько шагов запнулся и чуть не упал. Потом вышел во внутренний двор, его квартира находилась по второй лестнице. Вымощенный булыжником двор заполняли ангелы, молящиеся ангелы, поющие ангелы, коленопреклоненные и взлетающие ангелы, ангелы со свечами в руках и ангелы, несущие лампады, ангелы-хранители и целые группы обнявшихся ангелов, плиты с рельефами из ангелов, пустыня, наполненная каменными ангелами, которые в серо-голубом ночном свете являли собой ветшающую картину художественно-ремесленного искупления. Ангелы эти были произведениями и образцами кладбищенского скульптора Заградника, у которого здесь, во дворе, была мастерская. Чертов Заградник, подумал Лео, поднимаясь по лестнице.

Серо-голубой свет падал через окно во влажно-прохладную спальню Лео. Лео засыпал, и в ушах у него опять звучала мелодия, которую напевала в машине Юдифь.

Это была старая самба «Если ты поклянешься», одна из любимых пластинок Юдифи, которую она теперь поставила дома, налив себе рюмку водки и закурив сигарету. Она даже при самой сильной усталости не могла сразу лечь в постель, ей всегда нужно было переждать, пока развеются или сотрутся последние впечатления и мысли, дождаться, когда она полностью освободится от них и вновь обретет невинность, как экран в кинотеатре после окончания фильма, когда промелькнет и исчезнет последнее имя в титрах и выключат проектор, и только тогда она могла закрыть глаза. Юдифь не любила валяться в постели, сон не был для нее наслаждением, которое она заранее предвкушала и которое хотела бы продлить. Если она просыпалась очень рано, проспав совсем недолго, и если ничто не заставляло ее сразу встать, она всегда ощущала такое сильное сердцебиение, будто только что выпила кофе, и тут же вскакивала с постели. В раннем детстве и в школе ее заставляли обязательно спать после обеда, и Юдифь всегда воспринимала это правило, введенное матерью, которая сама была не прочь соснуть после обеда часок-другой, как мучение, как бессмысленную помеху в игре или в чтении — в занятиях, которые ей так хотелось продолжить.

Услышав однажды рассказ отца, что, мол, такому-то повезло, потому что он умер во сне, умиротворенно заснул и просто больше не проснулся, она не могла понять, в чем же ему, собственно, повезло. Но тот факт, что во сне можно умереть, породил настоящую фобию, идею-фикс, что ей суждено умереть именно так, и что всякий раз, когда она проспит почему-либо дольше, чем обычно, ей грозит смертельная опасность. Поэтому в часы обязательного послеобеденного сна она всегда бодрствовала и лежала, сосредоточившись только на том, чтобы не заснуть и не пропустить тот момент, когда, наконец, придет мама и поднимет ее. С этим связаны были скорее всего и трудности при попытках заснуть, а также то отчетливое ощущение длительности времени, например, час казался ей вечностью, или ночь — она могла длиться всю жизнь, ничего удивительного, если она закончится смертью.