Игорь Неверли - Сопка голубого сна

— Надо было плюнуть на такую работу, и все тут! — расстроился Войцеховский.

— Я и плюнул в конце концов. Врублевский тогда писал портрет коммерсанта, бывшего сержанта французской армии, женившегося на богатой. Как-то во время сеанса Врублевский рассказал ему о моих успехах в стрельбе в том городке. Коммерсант заинтересовался и назначил мне свидание в стрелковом клубе. Там он велел мне стрелять и так и этак, а потом сказал: «Вы классный стрелок. Вам стоило бы потренироваться и принять участие в соревнованиях во время карнавала».— «Да, но, увы, патроны...» — «Патроны я велю отпускать вам за мой счет в неограниченном количестве. И в течение месяца, который уйдет на тренировку, буду оплачивать ваши обеды в том ресторане, где питаюсь сам. Не нужно меня благодарить. Я делец и свою выгоду знаю. У вас есть шансы выиграть у Гашара, он единственный для вас серьезный соперник. После первого тура останетесь только вы двое. Будет тотализатор, публика будет ставить на вас и на Гошара. В случае выигрыша вы получите 10 000 франков, в случае проигрыша — только 1000. Так что вы ничем не рискуете». Я согласился, месяц честно тренировался, не жалея патронов, и выиграл. Это была сенсация. Гашар был знаменитостью, большинство ставило на него, так что те немногие, кто поставил на меня, получили по десять франков за франк, самый крупный куш отхватил мой менеджер, он поставил 5000 франков и получил 50 000. «Теперь,— сказал он,— вас ждет блистательная карьера спортивного стрелка...»

Но в это время приехала в Париж связная из Польши, Юлия Потомская. Она искала троих боевиков для совершения покушения. На кого? Это я скажу тому, кто даст согласие. Согласие дал Лех Перепецько, сорокалетний холостяк, чахоточный, измученный двадцатью годами эмиграции, нищеты, болезней и ухватившийся за этот способ почетного самоубийства. Вторым был Роман Завистовский, избалованный юнец, романтик и мечтатель, который представлял себе, что вот он убивает министра или, по меньшей мере, полицмейстера, потом суд при переполненном зале, он произносит последнее слово, разоблачая и обвиняя, женщины плачут, судья объявляет смертный приговор... Но казнь не может состояться, так как в последний момент Роман совершает дерзкий побег.

Не хватало третьего, и Потомская наметила меня. Сказала, что я буду командиром группы. Но я прежде всего спросил, на кого покушение? Кто его организует, как и где? Каковы шансы на спасение? Это пока тайна, ответила Юлия, сначала мне надо найти людей, готовых выполнить задание, потом я им все расскажу... Тогда обойдитесь без меня, я в кошки-мышки не играю.

Она, однако, не отставала и сумела меня покорить. Она была красива, изящна, и я влюбился. У нас начался роман. И вот однажды ночью, среди ласк и интимных разговоров, она вроде бы случайно проболталась, что покушение намечается на царя. «Ах, что я наделала! Теперь ты знаешь... Но ты меня не выдашь? Ты будешь с нами?» Я обещал назавтра дать ответ.

В тот вечер я ужинал в польском студенческом кабаре. Были выступления, какой-то студент пел:

Он издевался над всеми тремя нашими революционными партиями. У меня встали перед глазами наши труды и борьба, лица Юргёлевича, Окшеи, Монтвилл-Мирецкого, весь героизм этих людей, опошленный мерзкой песенкой, пропетой ради увеселения публики в кафе. Я презирал эту публику, тосковал о жизни в подполье с ее приключениями, риском, сознанием собственной полноценности, ну и я любил Юлию. Решение пришло быстро: хватит стрелять по мишеням на соревнованиях, буду бить в живую цель.

Я оставил не истраченные 9000 франков премии Врублевскому, пусть пишет свои картины в сытости, и поехал с Юлией в Польшу. На следующий день за нами последовали Перепецько и Завистовский. Деньги и паспорта мы получили вовремя, организация действовала.

Мы остановились в пансионате в Отвоцке. Туда к нам пришел Фелинский, назвавшийся представителем центрального комитета «Пролетариата», и изложил весь план. Царь собирается на весенний ток глухарей в Беловежскую пущу. Двадцать верст железной дороги от Хайнувки до Беловежа во время царской охоты охраняются так, что там и мышь не проскочит. То же самое в лесу. Как-то однажды Александр III, разозленный количеством охраны, гаркнул внезапно: «Смирно!» — и из-за кустов повыскакивали ваньки-встаньки и встали, по уставу, грудь вперед, руки по швам, морда кверху, глаза ловят команду... «Кто тут у вас старший?» Подозвал и велел всем убираться, только двоим разрешил следить издали, да и то так, чтобы их не было видно — «не то застрелю!». Но то был Александр III, силач и далеко не трус. Что же касается Николая II, то он собственной тени боится, следовательно, о покушении в самом Беловеже не может быть и речи. Охрана на железной дороге слабее только за Хайнувкой. Последняя станция, не доезжая Хайнувки,— Черемха. В трех верстах от нее — хутор, хозяева которого сочувствуют «Пролетариату». За неделю до покушения туда подъедет экипаж графа Корвина-Закомельского с кучером и камердинером. Они попросят разрешения остановиться на пару дней, так как молодой граф заболел, у него адские боли и рвота при малейшем движении. Конечно, их примут. Те вызовут семейного врача из Варшавы. Врачом будет Фелинский. Лечение продлится несколько дней — ровно столько, сколько надо, чтобы осмотреться и подложить мину под рельсы. Затем все они сядут в экипаж и поминай как звали. А на следующее утро царский поезд из трех вагонов взлетит в воздух на виадуке над Белостокским трактом. Из ближайшего окружения царя поступит информация, когда отправится поезд в Беловеж, а путь один, Черемху им не миновать.