Петер Эстерхази - Harmonia cælestis

Мой отец работал над своей так и не законченной рукописью, когда в дом ворвались солдаты, искавшие немцев. Они были молоды, чуть ли не дети, ввалились с грохотом, криком, разбежались по комнатам, и непонятно было, то ли они разгневаны, то ли затеяли весь сыр-бор себе на потеху. Мой отец, хотя и не признается в этом, знает русский язык; на минуту оторвавшись от рукописи, он поприветствовал господ офицеров, добавив, что, если им так угодно, они могут чувствовать себя как дома, хотя он на этом и не настаивает и просит прощения, но в данный момент, как они сами видят, он работает. Занят романом. То есть пишет роман. Как Толстой. Абсолютно серьезно. Мальчишка, командовавший отрядом, побагровел и в бешенстве заорал, что, пока они, бредя по колено в крови, сеют смерть и, Бог видит, делают это не от хорошей жизни, мой отец с гордым и даже высокомерным видом строчит какой-то роман. С этими словами он ухватил рукопись, целую кипу листов, и швырнул в камин. Огонь ярко полыхнул. Мой отец завизжал и ударил безусого юнца по лицу. Наступила хрупкая холодящая тишина. Юнец двинулся к выходу, словно на этом все кончилось, но у самых дверей повернулся и еле заметно дернул головой: пошли. Когда мой отец подошел к нему, он мягко, как человек, решивший быть вежливым, произнес: Сейчас мы тебя расстреляем. Но в этот момент в дом влетел молодцеватый венгр, офицер, из перебежчиков или Бог его знает, и с ходу во всем разобрался и все уладил. Мой отец к тому времени, конечно, уже наложил в штаны и, со страху сделавшись разговорчивым, от страху же смело набросился на офицерика. Да кто вы такие, чтобы играть со смертью, дарить жизнь, отнимать… Почему вы считаете, что вам все позволено? А почему бы и нет? Из-за Бога хотя бы. Бога нет. Ну тогда из-за Дьявола. Офицер рассмеялся: Раз нет Бога, то нет и Дьявола. Прекрасно. Пусть будет по-вашему. Возможно, что Бога нет, что нет Дьявола, нет ни кого, никого, кроме вас, только вы существуете, вы единственные на этой, земле, прекрасно… но в таком случае примите, пожалуйста, к сведению, что вы просто-напросто свиньи, и будьте вы прокляты во веки веков! Солдатам быстро все надоело, не отец даже, а вся эта кутерьма, они были измотаны, так что поматерились и двинулись дальше. Мой отец плакал навзрыд. А ведь он так любил разыгрывать подобные сцены! Тем временем моя мать дрожала в платяном шкафу, боясь, что ее отшампурят. С тех пор от запаха нафталина ее выворачивает наизнанку.

Опьянеть можно и от слов — даже нажраться до скотского состояния. Таков, например, механизм национализма. Но его на мякине не проведешь, он на эту уловку не купится. Это исключено, чтобы он кого-то там ненавидел или к кому-то относился предвзято только по той причине, что тот живет по ту сторону, так сказать, бугра. Моя мать снисходительно усмехнулась, полно, милый, уж не воображаете ли вы, что вы — bbermensch? Отнюдь нет, с оскорбленным достоинством отвечал мой отец, но то, что я — mensch, надеюсь, не подлежит сомнению?! Моя мать промолчала. Однако с тех пор! С тех пор моя мать перестала смотреть на отца как на очаровательного и пугающего мужчину, а считала его во всех отношениях венгром, себя же — … (лапутянкой), и все проблемы, заботы и заморочки, которые им уготовила жизнь (воспитание детей, режим Ракоши, нарушения цикла), рассматривала сквозь призму венгеро-…(лапутянских) конфликтов. Да вы, венгры, уже в половецких степях Бог знает что о себе представляли!… бросала она отцу в лицо. Или: Ну уж этот ваш разлюбезный Кошут! Мой отец не совсем понимал, что произошло, он был озадачен, он хмыкал, однако какое-то время спустя мало-помалу принялся защищать своих пращуров-азиатов, а по поводу Кошута заявил, что, хотя он и не его сторонник, нельзя так вот запросто сбрасывать его со счетов. На что мать аж взвилась, вот, вот, все вы венгры такие, пустое бахвальство и гонор, живем в неге, а ездим в телеге! Но позволь! Не позволю! Уж мы… (лапутяне), это веками знаем, сполна настрадались под вашим ярмом! Что за бредни? вскинулся в свой черед мой отец, нахмурил свой изнуренный венгерский лоб и отпустил едкое замечание насчет матушкиного менталитета, точнее — поскольку мать уже около месяца доставала его своим до мозга костей лапутянством, — замечание касалось менталитета… (лапутян). Мать, набросившись на отца, стала царапать его обезьянью мадьярскую рожу. Что-что-о?!! Как ты смеешь нас оскорблять, меня и моих отцов, которые жили в цивилизованном мире, с Хайдеггером были на «ты», когда вы еще ели сырое мясо, размятое под седлом?! рассмеялась она. Ах ты курица… (лапутянская), сказал мой отец недовольным тоном и врезал ей по физиономии. Скотина венгерская! Варвар! Что-что-что-о?!! Получай, сучара! Мой отец впал в азарт, поначалу он бил ее методично, а позднее уже только по вдохновению; к примеру, когда, утомленные схваткой, они мирно сидели за кухонным столом, еле переводя дыхание, и казалось, что все уже кончилось, мой отец небрежно, со всего маху, как какому-нибудь сопляку, неожиданно врезал мамаше: Вот тебе… (лапутянка) вшивая! прорычал он. Из носа у матери текла кровь, губы и лоб были рассечены; она тщательно вытерла лицо, тяжело вздохнула и нежно глянула на моего отца: Ну хватит, эксперимент окончен. Ты понял теперь, что опьянеть можно и от слов, мой милый, мой дорогой — она выдержала ироническую паузу — мадьяр? О том, что схлопотала после сего признания эта манда… (лапутянская), лучше не вспоминать.