Петер Эстерхази - Harmonia cælestis

— Дай им галет! — не выдержав, рявкнула наконец магазинщица Кендереши своей помощнице. Что подвигло дедушку к написанию небольшого эссе, где он вкратце характеризовал историю как таковую, а затем, или уже по ходу анализа, проводил параллель между пирожными Марии-Антуанетты («если у народа нет хлеба, пусть едят пирожные») и галетами Кендереши; вечером он прочитал свой текст вслух, но никто не слушал, что дедушка отметил с удовлетворением; с одной стороны, сделал вид, будто ничего не заметил, а с другой, укрепился в своем скептицизме относительно состояния мира и на следующий день поспешил отослать копию своего эссе Карою Рашшаи, «влачившему рабскую жизнь по соседству» (устойчивый оборот), бывшему коллеге-политику, от которого он получил толковый и обстоятельный, ободряющий отзыв. Переписывались они регулярно; как два шахматиста, разбирали политические коллизии прошлого (мог ли остаться на своем посту премьер Имреди, если бы дедушкин друг не раскопал в 1939 году документы, доказывающие, что тот имеет еврейские корни, etc.), критично и самокритично, детально, учитывая мельчайшие, только им известные факты. Чтобы сбить с толку органы, они переписывались под псевдонимами. Тоже мне конспираторы.

Магазинщица Кендереши, эта старая стерва, еще и обвешивала. Товар она помещала на весы таким образом, чтобы бумага свешивалась с ее стороны, чего никто, как думала продавщица, не замечал. Потом, прижав животом бумагу к прилавку, она чуть оттягивала ее вниз, так что в лучшем случае человек получал половину того, что ему полагалось, — полкило вместо килограмма, килограмм вместо двух и т. д., и никто не смел пикнуть, потому что она была женой председателя сельсовета, и стены магазина, когда-то увешанные изображениями Богородицы и Священного сердца Иисуса, были облеплены теперь портретами Ракоши и Сталина.

— Как сейчас из парткома, раньше она из часовни св. Иосифа не вылезала, все ползала на коленях, трясла четками и стенала, как дева-мученица. Старая сука!

Моя мать знала, что магазинщица Кендереши была женой председателя сельсовета, но не знала, что значило быть председателем сельсовета и что значило быть его женой. Возвращаясь впервые из магазина, она закричала еще на улице:

— Тетя Рози! Тетя Рози! Посмотрите, разве это килограмм? Неужели килограмм — это и впрямь почти ничего?

— Полкило, Лилике, полкило, — сказала та, как всегда, плите.

Мать настаивала на весах.

— Зачем, Лилике?

Она хочет проверить. Проверили, 540 граммов.

— Вот видите? Видите?

— Вижу.

И на это, опять же, сказать было нечего.

Когда в следующий раз мать стояла в очереди, как раз перед ней продавщица завешивала свой полукилограммовый килограмм Анну Арань; положив на весы газету, она сыпала на нее из большого кулька муку, потрясла, потрясла — пожалуйста, килограмм муки. И тут мать заметила сзади, что маловат получается килограмм.

Продавщица вспыхнула и со злостью взглянула на мать.

— Вы меня подозреваете? Это вы-то?!

— Что вы, что вы, милая госпожа товарищ Кендереши, как вы могли подумать?.. — Мать буквально сочилась любезностью, только что не расшаркивалась перед ней. — Просто вышла такая накладка, что, когда вы изволили повернуться — в жизни Мамочки это был, наверно, единственный случай, когда она употребила (и с удовольствием!) это пошлое «изволили», — вы случайно прижали бедром весы, точнее, бумагу…

Женщины в очереди притихли, не понимая эту хрупкую пештскую даму, чего она хочет? И потупили взгляды. Кроме Анну Арань, которая глядела на Мамочку с гордостью.

— Упаси Бог, — слово «Бог» мать произнесла с нажимом, красиво, как бы вырвав его из контекста, — упаси меня Бог вас в чем-то подозревать, вас, жену товарища Кендереши… ой, смотрите, там не ваши деньги упали на пол?

Магазинщица отступила, стрелка весов дрогнула и отклонилась к середине шкалы.

— Какие деньги? — спросила она, потом посмотрела на мать и все поняла. Моя мать улыбалась.

— Это тень ввела меня в заблуждение, — сказала она и с улыбкой глянула на весы. Обвес был более чем очевиден, стрелка болталась у отметки 500 граммов.

— С этими весами столько хлопот, — сказала Кендереши.

— Я себе представляю, — ответила мать.

— Но совесть моя чиста.

— Это уж точно. Не зря вы на все село известны.

— Я стараюсь быть честным партийцем.

— Стараетесь? Видит Бог, — короткая пауза, — правду говорю, вам особо стараться не надо, все и так знают, какая у вас золотая, отзывчивая душа. Я даже задалась вопросом: а не найдется ли в этом во всех отношениях безупречном магазине каких-нибудь безупречных сладостей для этих во всех отношениях безупречных детишек?