Григорий Канович - Слезы и молитвы дураков

— А вы… вы сами ничего не слышали?

— Всякое болтали. Говорили, будто Фрадкин на него взъелся.

— За что?

— А бес его знает. Придешь в лес — стариков расспросишь. Хотя и у них рот на замке.

Гурий выпил, повеселел, придвинул стакан Ицику, пожал плечами, когда тот отказался, но сам к чужому не притронулся.

Больше Ицик в тот день от Андронова ничего не узнал. Тайна гибели отца не приблизилась к нему ни на воробьиный скок, но мысль о лесе запала ему в сердце. Ицик и сам не раз слышал о причастности Маркуса Фрадкина к убийству, но поди докажи, поймай его за руку. В том, что отца убил не сам Фрадкин, он почти не сомневался. Но Фрадкин и ни одного дерева сам не рубит.

Когда Ицик объявил рабби Ури о своем решении пойти в лесорубы, старика чуть не хватил удар. Но он совладал с собой и тихо, но твердо сказал:

— Ты болен, Ицик.

И, помолчав, добавил:

— Кто же меняет молитву на топор? Опомнись! Ты все равно ничего не узнаешь.

— Узнаю, рабби.

— Положим, ты узнаешь, сын мой. Что от этого изменится? Убьешь того, кто убил твоего отца? Сошлешь его на каторгу? Не слишком ли дорого ты собираешься заплатить за истину? Лучше неведение, чем истина, оплаченная злодеянием.

— На все у вас, рабби, готовый ответ. Но я хочу жить своим умом. Понимаете, своим!.. Сколько лет живу с вами и слышу: молись, и справедливость восторжествует. Но для того, чтобы она восторжествовала, надо совершить зло.

— Зло?

— Да, да… Ибо зло, рабби, это зубы справедливости. Без них ничего не разгрызешь.

— Я не держу тебя, Ицик. Я буду молиться за тебя.

И они расстались.

Расстались, но не поссорились. Ицик снял угол у коробейника Ошера — тогда тот еще был жив, перетащил свои манатки и нанялся в лесорубы к Фрадкину.

Работал он, как и его отец, лихо, с веселой ненавистью, с утра до ночи валил деревья, обрубал сучья, грузил на возы, не чурался выпивки, правда, пил умеренно, закусывая без восторга и жадности, большей частью со старыми лесорубами, ни о чем их не расспрашивал, чтобы не вспугнуть, ждал, когда они сами приподнимут завесу над загадочной смертью его отца Габриэля Магида. Но завеса висела плотно, и стоило ткнуться в нее, как она отодвигалась, как обманчивая линия горизонта. Со временем желание разгадать мучившую его тайну притуплялось, глохло, вытеснялось другими чувствами, томившими скорее тело, чем душу.

В двадцать пять лет Ицику впервые приснилась женщина. Она мыла в реке ноги, и ее икры белели, как головки сахара, сахар таял в воде, и Ицик припадал к ней губами и пил ее. Пил и пьянел больше, чем от водки. Вся река была сладкая, весь мир был сладкий-сладкий.

Потом Ицик подобрал для той, кто ему снилась, лицо.

То было лицо Зельды, дочери лесоторговца Фрадкина, того самого Фрадкина, причастного, якобы, к убийству его отца Габриэля.

Перед рождеством они все прикатили на лесосеку: Фрадкин, его сын Зелик и она, Зельда.

Из санок выгрузили подарки.

Фрадкин в сопровождении сына и дочери шел от одной делянки к другой и, по-весеннему улыбаясь, протягивал лесорубам праздничные дары.

Братья Андроновы — Гурий и Афиноген — получили по новой хрустящей поддевке.

Старик Моркунас — причудливую, покрытую лаком трубку.

Верзила Ряуба — башмаки с высоким верхом.

Гости одаривали всех.

— С праздником! — рокотал сияющий Фрадкин. — Спасибо, братцы, за работу.

В просеке заливалась ржанием запряженная в санки лошадь.

Хозяин и его дети собрались было в обратный путь, но тут Зельда увидела прислонившегося к березе Ицика.

— Папа! — воскликнула она. — Одного ты забыл!

— Он — еврей, — объяснил Фрадкин.

— Ну и что? — удивилась Зельда, и Ицик слышал ее звонкий, почти детский голос.

— У евреев нет рождества, — заметил лесоторговец.

— Все равно, — не унималась Зельда. — Надо и ему что-то дать.

— В другой раз, детка, — одернул ее Фрадкин. — Нам надо ехать. Нас еще в Вилькии ждут.

— Ну, папа!

— Зелик, — наконец снизошел хозяин. — Наскреби горсть монет и отнеси нашему сородичу.

Зелик потопал к березе, сунул руку в карман, но, поймав взгляд Ицика, так и не вытащил ее оттуда.

Фрадкин и Зельда зашагали к саням.

Когда Зелик догнал их, сестра спросила:

— Что он сказал?

Зелик мялся.

— Что он сказал? — сверкнул на него глазами Фрадкин.

— Он сказал: подачки мне не нужны. Мне нужна.. — И Зелик осекся.

— Договаривай, — приказал Фрадкин.

— Ему нужна Зельда.

— Нахал! — возмутилась она.

— В отца весь, — буркнул Фрадкин. — Недаром я его брать не хотел. Но рук не хватает.