Джойс Мэйнард - Шесть дней любви

Наверное, я забыл, где нахожусь, — стоял, бездумно глядя на пар от своего дыхания (вечер выдался холодный) и на пар от дыхания девушки, что вышла из подъезда с собачкой на поводке. Собачка была крошечная, размером с метелку для пыли. Карликовый пудель и то больше.

Еще не вглядевшись в лицо девушки, я понял, что знаю ее, хотя не сразу сообразил откуда. Пока видел лишь худые ноги, торчащие из-под чересчур свободного черного жакета, и сапожки на каблуке, какие в Холтон-Миллсе увидишь редко. Пожалуй, даже никогда.

Чувствовалось, собачку выгуливают нечасто, или бедняжке совсем не досталось мозгов. Песик путался в поводке, обвивал им ноги хозяйки, подскакивал, метался из стороны в сторону, то рвался прочь, то застывал на месте.

— Рядом, Джим! — велели ему.

С таким же успехом я говорил маме, что нужно чаще выбираться из дома, завести друзей, куда-нибудь съездить. Песик, услышав команду, потерял последние мозги. По-моему, он цапнул хозяйку, заставив выпустить поводок. Получив свободу, Джим — разве это кличка для собаки? — помчался по тротуару и шмыгнул за угол навстречу грузовику.

Я наклонился и проворно схватил пса, а его тонконогая хозяйка побежала ко мне. Огромную сумку она буквально волочила за собой и качалась на высоких каблуках. Широкополая шляпа, не то с пером, не то с цветком, слетела. Я рассмотрел лицо и узнал Элеонор: да, она самая — и направляется прямо ко мне.

Сразу после Дня труда, когда события развивались с невероятной скоростью, здраво рассуждать я не мог. Когда злился, а злился я постоянно, то исключительно на себя. Самоедство так и не кончилось, но со временем понял, что злюсь и на Элеонор.

Мы не встречались с того свидания в парке, когда она буквально запрыгнула на меня. С осени Элеонор не пошла в мою школу, никто ее не знал, поэтому расспрашивать о ней было некого, даже если бы захотелось. Я решил, что она вернулась в Чикаго и мутит воду там. Секс она уже наверняка попробовала, ведь девственницей ей не хотелось оставаться ни одной лишней минуты.

Элеонор проигнорировала бы меня — подняла бы шляпу и поковыляла дальше, — если бы не Джим. Пес жался к моей груди, и даже сквозь плотную ткань куртки я чувствовал бешеный стук его сердца. Совсем как у бедняги Джо.

— Это мой пес, — заявила Элеонор и потянулась за ним, как покупательница за сдачей.

— Беру его в заложники, — заявил я.

Вообще-то, такие выпады не в моем духе, но тут само собой вырвалось.

— О чем это ты? — удивилась Элеонор. — Джим мой.

— Ты настучала полиции на Фрэнка, — проговорил я. Прежде эта мысль в голову не приходила, но теперь все встало на свои места. — Можно сказать, ты испортила жизнь ему и моей маме.

— Отдай моего пса, — потребовала Элеонор.

— Ага, сейчас! — Я завелся не на шутку и изображал не то частного детектива Магнума, не то еще кого. — Неужели он тебе дорог?

— К твоему сведению, Джим — чистокровный шитцу. Он стоит четыреста двадцать пять долларов, не считая прививок. Но главное — Джим мой. Отдай!

До сих пор, думая об Элеонор, вспоминал лишь, как она разозлилась, когда я отказался заниматься с ней любовью у качелей. Она ведь даже трусики сняла! Наивный и неопытный, я прослушал, что Элеонор хочет взамен, но сейчас, по прошествии полутора лет, спохватился. Особенно после того, как она заговорила о щенке за четыреста двадцать пять долларов, который, если бы не моя проворность, угодил бы под машину.

— Получившей десять тысяч долларов за донос на мою мать вполне по карману живая игрушка за четыре сотни, — процедил я.

— Щенка мне папа подарил, — возразила Элеонор. — Он заботится о Джиме, когда я уезжаю в школу.

— Значит, ты все-таки поступила в свою распальцованную школу, — проговорил я, крепко держа песика за живот. До меня дошло, откуда его кличка, — вспомнил про Джима Моррисона. — Наверное, Джим пытался покончить с собой, как и его тезка, — сказал я вслух. — Раз героина нет, приходится сигать под колеса.

— Да ты полный псих! — зашипела Элеонор. — Понятно, почему у тебя нет друзей.

— А тебе-то что? Моего лучшего друга в тот день забрала полиция, — сказал я, разумеется для пафоса, но тотчас почувствовал, что это правда.

И в этот момент, к своей огромной досаде, заплакал.

Тут Элеонор могла запросто вернуться к старому репертуару: я лузер и идиот. Поняла ведь уже, что пса своего вернет. В тот момент я вряд ли ее пугал.

Элеонор не шелохнулась — так и стояла передо мной на высоких каблуках, в нелепой шляпе, с большущей сумкой, которую словно стащила из театральной костюмерной. Неужели она еще похудела? Из-за просторного жакета не определишь. Под глазами круги, губы бескровные — я больше не верил, что Элеонор с кем-то занималась сексом. Ее же тронуть страшно — рассыплется.