Юли Цее - Орлы и ангелы

Значит, воды там нет, говорит она.

И дна тоже, отвечаю.

На небе туча закрывает луну, становится темно, как у негра в жопе. Кусты, в которых мы корячимся, сильно пахнут мочой, наверное, пес облюбовал их с самого утра.

Все остальное завтра, кричит мне вслед Клара.

Если в течение дня солнце, светя сквозь квадратики окна, повторяет их рисунок на письменном столе и на полу в «домике», то сейчас настольная лампа переносит тот же узор наружу — во двор, на низенькую стену, на ствол каштана. Я убиваю время, пересчитывая квадратики, каждый новый результат не сходится у меня с предыдущим. То и дело в проеме двери возникает и тут же исчезает тень Клары. Когда она в очередной раз выходит во двор, в руках у нее маленький серебряный поднос, очевидно, тоже украденный в каком-нибудь кафе, а на нем — «дорожка» кокаина и свернутая в трубочку тысячешиллинговая купюра. Совсем недурно, судя по всему, видела, как это делается.

Жизнь, говорю, как рождественский детский календарь: открываешь двадцать четвертую дверь и обнаруживаешь еще один, точно такой же.

Да брось ты, говорит Клара.

Пока я нюхаю, она вытаскивает во двор одну из картонок, судя по всему тяжелую. Обе створки крышки стоят торчком, и на одной из них жирным фломастером выведена дата — 1997. Единица выведена в виде обыкновенной палочки, да и семерка не больно-то смахивает на семерку. Клара извлекает из картонки какой-то листок бумаги, а затем — многостраничный сброшюрованный документ и подсовывает мне и то и другое. Гербы на бланках я узнаю издали. Один — синий на белом фоне и представляет он собой карту мира, увенчанную лавром, а поверху — рисунок, похожий на перекрестье в оптическом прицеле. Второй — белый на синем фоне, схематическое изображение компаса.

Положи на место, говорю.

А что это такое, спрашивает.

Ты и сама видишь, отвечаю, а ничего, кроме этого, ты все равно не поймешь.

Выпускает картонку из рук, та падает наземь, заваливается набок, и россыпь белоснежных, порой атласно-матовых документов превращает двор в исландский ледник.

Это из той конторы, на которую ты работал, спрашивает.

В некотором роде, отвечаю. Наряду с прочим.

А почему это здесь валяется?

Этого я тебе сказать не могу.

Да брось ты, говорит, наверняка можешь. Тебе надо только хорошенечко попытаться.

Она уже довела меня до такого состояния, что я готов попытаться сделать что угодно, лишь бы она заткнулась. Очевидно, в этом и заключается ее стратегия.

Может быть, эти материалы представляли собой информационную ценность для людей, которые здесь жили, говорю я нарочито уклончиво.

Но здесь жить нельзя.

Ты сама доказываешь обратное.

Я тут не живу, говорит, я провожу полевое исследование.

Слава богу, она отвлеклась от опасной темы. Стараясь действовать незаметно, собираю документы в картонку. Им здесь не место, они похищены, они заложники из другого мира, в котором их раскрывают на длинных столах в конференц-залах, возле графинов с охлажденной минеральной водой и маленьких переговорных устройств, обеспечивающих связь с застекленными кабинками, в которых сидят синхронные переводчики, обливаясь потом, вцепившись руками в край стола и раскачиваясь на стуле в процессе говорения, словно бы кланяясь тем бумагам, которые сами же переводят.

In reaction to a steady deterioration in the security situation, [7] Реагируя на постоянное нарушение условий безопасности (англ.). говорит Клара, мы отправляемся в город. А что такое IDP?

Internally Displaced People, [8] Насильственно перемещенные в пределах одной страны лица (англ.). отвечаю. Такими вещами не шутят.

Отлично, говорит, я проработаю всю эту документацию.

Руки прочь, говорю.

Хотя, разумеется, содержимое всех этих документов она без труда смогла бы скачать из Интернета, мне претит мысль о том, что она будет рыться в белоснежных, никем не потревоженных бумагах. Это пошлое чувство: я оберегаю священных коров религии, которую более не исповедую.

Пес стоит у двустворчатых металлических ворот, и сам он, и его гигантская тень виляют хвостом. Каштан, растопырив пальцы веером, чуточку колышет ночную прохладу, я поднимаюсь с места, это совсем не трудно, голова у меня ясная, а ноги и вовсе далеко отсюда.

Вот и хорошо, говорит Клара, пойдем посмотрим достопримечательности.

Стоит мне чуть приподнять подбородок, и я теряю из виду ее голову, теряю ее виски и высоко открытый лоб, а он всегда становится высоко открытым, если она затягивает волосы в «конский хвост». Но зато начинаю видеть извивы трамвайных путей, как будто у самой улицы при нашем приближении недоуменно полезли на лоб брови. Поднимаю голову еще выше и вижу верхние этажи медленно проплывающих мимо нас домов и крыши, усеянные рощами антенн.