Роберт Уоррен - Место, куда я вернусь

Он умолк и сидел, глядя на затухающий огонь в камине. Потом подбросил угля и, очевидно, мельком увидев себя в зеркале, висевшем на стене, подошел к нему и тщательно завязал заново свой полосатый парадный галстук, который обвивал его шею и кадык, словно тропическая лиана с яркими цветами. У него был такой вид, будто он вдруг услышал голос, который сказал: «Ну-ка, встань, баранья твоя голова, и завяжи как следует галстук, пока он не ужалил тебя в ухо, как гадюка».

Справившись со своей цветастой гадюкой, он снова сел и залпом допил остатки виски, уже сильно разбавленного растаявшим льдом.

— Да, бедовая она была, — сказал он. — Она знала секрет.

— Что-что? — переспросил я, не поняв.

— Ну, эти ее шуточки и все такое — это и был ее секрет. Чтобы человек с ней всегда чувствовал себя человеком. Бывало, работает в доме — посуду моет или еще что — и вдруг остановится на секунду и так на тебя посмотрит, как будто вы о ней знаете что-то такое удивительное, чего никто не знает. Иногда помогаю я ей стелить постель в субботу, и она возьмет да и подмигнет, а потом сделает вид, что ничего не было. А когда приходила домой, то при виде меня непременно ахала, как будто ей преподнесли сюрприз, и радовалась, а потом и это тоже оборачивала в шутку.

Он умолк и сидел, глядя в огонь.

— Мы много лет были женаты, сынок. То есть профессор.

— Пусть будет сынок, — сказал я.

— Благодарю. Так вот, говорю, мы много лет были женаты, — продолжал он, словно повторяя урок. — С тех пор, когда вы еще не встали на ноги. И она всегда была бедовая, и всегда умела сделать так, чтобы человек чувствовал себя человеком, — ну, как бы понимал, что она его ценит.

И, немного помолчав:

— Когда стареешь, становишься уже не тот, что раньше. Только зря небо коптишь. Вроде скелета в штанах. Но с такой женщиной, как ваша мамочка, — он на секунду умолк и заворочался на стуле, как будто физическое усилие должно было помочь ему найти самые точные слова, — живешь, как… как во сне, как будто время стоит на месте, — с ней всегда было такое чувство, что все идет правильно и хорошо.

Последовала долгая пауза. Дважды он брал в руку свой пустой стакан, стоявший рядом на полу, вертел его в пальцах, а потом ставил обратно.

— Столько она для меня сделала… — начал он хрипло.

Я ждал, уловив в его голосе какую-то особую интонацию.

— И вот потом то, что она сделала, когда была уже при смерти…

Я все еще молча ждал, потому что понимал: что бы это ни было, он должен сказать.

— Я сидел у кровати и держал ее за руку, и тогда она спросила, знаю ли я, что она меня любила? Я только кивнул, потому что у меня горло вдруг перехватило. И знаете, что она тогда сказала?

Я отрицательно покачал головой.

— Она сказала, чтобы я ее простил, — с трудом выговорил он. — Что она меня любила, и никого лучше меня не знала, и никто больше меня ей не подходил, и она молит Бога, чтобы я понял, — это совсем не ради того, чтобы плюнуть мне в душу, потому что… — Он снова заворочался на стуле, а потом, собравшись с силами, продолжал: — Потому что душа у меня как у ангела… Нет, не подумайте ничего, профессор, это ее собственные слова, это она сказала, а не я.

И немного погодя:

— Знаете, что она хотела?

— Нет.

— Она хотела, чтобы ее похоронили на кладбище при церкви Благочестивого Упования. Рядом с… Вы знаете с кем.

И потом:

— Что тут поделаешь? Стараешься, как только можешь, насколько Господь дает тебе сил, а потом получается, что вся твоя любовь — вроде как зря. Я смог только встать со стула и выйти в коридор, и увидел там диванчик в углу, и успел только дойти до него и сесть.

После долгой паузы он с трудом продолжал:

— Когда я малость опамятовался, я опять пошел к ней. И она спросила, понимаю я или нет, и я не мог сказать «да» и не мог сказать «нет». Я как будто онемел. Она сказала: ну пойми, пожалуйста, ведь если у тебя в прошлом было что-то хорошее, пускай и ненадолго, то нельзя на это так просто плюнуть, как бы плохо оно потом ни обернулось, и она не хочет выбросить на помойку то хорошее, что с ней случалось в жизни. И она сказала: «И счастья, и несчастий я много повидала, когда была молодая, и вот поэтому была готова всем сердцем полюбить тебя, когда ты появился, бедняга, баранья твоя голова».

Он повернулся ко мне и страшным, сдавленным от холодного бешенства голосом произнес:

— Ну и что тут поделаешь?

В это время пришла сестра, сказал Перк, и сделала ему знак, что пора уходить. Моя мать к этому времени была уже совсем слабая, сказал Перк, и говорила еле слышно. Но, увидев сестру, она собралась с силами, сказал Перк, как будто непременно должна была сказать что-то еще. «Ты поймешь, — сказала она ему. — Я буду с тобой и днем буду помогать тебе понять, а ночью буду лежать рядом с тобой».