Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Бабушка снова заговорила тоненьким голоском, как тот волк, который хотел надуть семерых козлят. Во всяком случае, ее слова звучали довольно фальшиво, когда она сказала:

— Время залечит твои раны, время все лечит.

Мне надоела их болтовня вокруг да около, я поднялся в свою каморку и лег. Через некоторое время я услышал стук черепицы на крыше, и в оконном отверстии появилась толстая голова кота Мунцо, держащего в зубах очередную, еще трепыхающуюся мышь.

Одним прыжком Мунцо очутился на моей постели, спрыгнул с нее на пол и прикончил мышь, прокусив ей голову.

— Спасибо, Мунцо, — сказал я.

Научиться бы жарить мышей, подумал я, тогда с помощью Мунцо можно все пережить. Я погладил его, он вскочил ко мне на кровать и, свернувшись калачиком, улегся в ногах. Я слышал его мурлыканье, ощущал его тепло и уже не чувствовал себя таким одиноким. Прежде чем заснуть, я подумал, что с Мунцо можно все пережить…

Рано утром в каморку зашел отец. Сначала я хотел притвориться спящим, но потом передумал. Домишко, стоит в нем кому-то повернуться, скрипит и трещит так, что и мертвый проснется, по утверждению моей бабушки. В прошлом веке на строительство домов уходила куча дерева, а дерево живое, оно работает. Где работа, там и шум. В гастрономе в Гинстерхайде больше всего шума в отделе моего отца, поскольку там то и дело передвигаются с места на место ящики с бутылками из-под пива и минералки. Оттуда постоянно раздается звон, треск, стук и грохот, и вообще там шума намного больше, чем у кассы, где, позвякивая мелочью, расплачиваются покупатели. Чем тяжелее работа, тем больше от нее шума. Взять, например, тяжелое машиностроение или еще что-нибудь в этом роде. В учреждениях, наоборот, все делается очень тихо. Там, как говорит мой отец, сидит интеллигенция и работает в полной тишине, пока у нее не задымится голова. Потом этот дым уходит в воздух и растворяется в нем, как водяной пар.

Поскольку дерево работает и умеет трещать, его используют при закладке шахт. При слишком высоком давлении и других опасных случаях оно начинает громко скрипеть и трещать, предупреждая шахтеров об опасности, так что они успевают уйти. В доме дедушки с бабушкой каждая ступенька, стоит на нее только наступить, тут же сигнализирует о готовности проломиться, а от скрежета двери моей каморки у человека по спине пробегают мурашки, как в фильмах ужаса.

Когда вошел отец, доски пола прогнулись и застонали. Он ударился головой о деревянный потолок, посыпалась известка, задребезжала лампа. Мунцо потянулся и стал топтаться всеми четырьмя лапами у меня на животе. Я решил, что глупо разыгрывать из себя спящего, сладко зевнул и вытянул перед собой руки. Отец осторожно отодвинул Мунцо в сторону и присел на край кровати.

— Я не хочу быть здесь, когда они за тобой приедут, — сказал он. — Будь здоров, мой мальчик. Не забывай меня.

Я сел на кровати и обхватил отца руками. Он похлопал меня по спине. Я поцеловал его, он меня тоже, этого давно уже между нами не было. Я вдруг почувствовал к нему такую любовь, что тут же забыл всю свою злость на него за то, что он за меня не боролся.

— Мы обязательно скоро увидимся, — пообещал я.

Отец ничего не ответил и, опустив голову, очевидно из-за низкого потолка, пошел прочь.

В памяти об этом дне я сделал на верхней балке над дверью глубокую зарубку. В это воскресенье мне пришлось расстаться с отцом, с Пелицхофом, с дедушкой и бабушкой.

И может, я бы даже их никогда уже не увидел.

Из-за новых отношений матери с большой лысиной мне предстояло начать совершенно новую жизнь, к тому же я должен был еще всему этому радоваться. Именно на этом настаивала мать, получившая по суду право на мое воспитание. Она считала, что одна половина моих родственников, то есть доктор Паризиус, как человек образованный, благотворно влияет на мое развитие как личности или что-то в этом роде, в то время как другая — оказывает на мою жизнь пагубное влияние из-за своей примитивности. Я запомнил это слово. Она связала его с наличием мух в доме и с отхожим местом во дворе.

Этот дощатый сарайчик действительно сконструирован очень просто. Там даже нет электричества. Приходится в темноте быстро, на ощупь отыскивать лавку с круглой дырой посередине и ящиком под ней.

Я предпочитаю ходить туда при дневном свете. Все происходит очень просто: я прихватываю с собой газету, спускаю штаны и сажусь. Природа от этого не страдает, а для земледелия оно даже полезно: содержимое ящика шло для удобрения фруктовых деревьев и разбрасывалось на грядках с картофелем. Вкуснее картошки, чем у бабушки в Пелицхофе, я не едал. Через щели между досками можно обозревать весь двор и видеть много любопытного. Однажды, например, я наблюдал, как толстый кольчатый уж, длиною метра в полтора, пытался поймать лягушку, оказавшуюся на нашем дворе. Лягушка от страха делала огромные скачки то в одну, то в другую сторону. Уж, вытягиваясь и сжимаясь, старался догнать ее, но кошки оказались расторопнее. Они отбили у него лягушку и хотели ополчиться против ужа. Пришлось распахнуть дверь и запустить в них ботинком, ради спасения столь редкой змеи.