Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Однако решающее слово в пользу поездки принадлежало Рени, которая во что бы то ни стало хотела увидеть усадьбу и познакомиться со всеми друзьями моего детства. Лично меня давнишние приключения уже не трогают, я могу обходиться с ними, как хочу. Пока я, стоя на стремянке, белил потолок, мне приходилось пересказывать их снова и снова. И те, что случались на самом деле, и те, что я сочинял тут же, чтобы поразвлечь Рени.

Правда, иной раз я испытывал неприятный холодок — ведь реальность могла оказаться намного скучнее, чем воображала Рени. Но изменить что-то было уже невозможно: из моих рассказов она создала в своем воображении совершенно определенный мир моего детства и теперь хотела непременно увидеть его зримые черты.

Ремонт уже подходил к концу, на утро был назначен отъезд, как вдруг мы обнаружили, что обои кончились. А около двери оставался еще кусок неоклеенной стены, как раз шириной в две полоски.

— Может, придвинуть туда шкаф? — предложила Рени.

Но шкафа у нас не было. Ее пальто и платья размещались на вешалке, мои вещи — в двух чемоданах, которые я тайком…

Короче, я смыл с лица и рук клейстер, предложил Рени привести комнату в порядок, после чего ринулся на поиски. Я обошел все хозяйственные магазины, чтобы найти обои с тем же рисунком. Все впустую — как раз их-то и распродали. Я вернулся уже к вечеру с пустыми руками и издерганными нервами.

Рени, пристроившись на полу между лужицами клея и обрывками обоев, увлеченно рассматривала иллюстрированные журналы. Я торчал на пороге, слова застряли у меня в горле. Рени повернулась ко мне, глаза ее сияли от радости.

— Смотри, что я нашла! — Она вынула из-за спины две бутылки. — Фруктовое! Высшего качества!

Мы сгребли всю грязь в одну кучу, надули резиновые матрацы и устроили торжественный ужин. Вино было, конечно, самой натуральной дрянью, но, несмотря на мерзкий вкус, требуемый эффект оно все же производило. Преисполненный меланхолии, я рассматривал кусок голой стены. Увы! — думал я, этот угол обречен теперь остаться таким навсегда.

— Надо просто привыкнуть, — заявила Рени. — Это выглядит даже пикантно.

Утренний поезд мы проспали. Знамение судьбы, пробормотала Рени и снова устроилась на моем плече.

Взмыленные и почти бездыханные, влетели мы на вокзал, едва успев на дневной поезд. Билеты пришлось покупать уже у проводника в вагоне.

Когда до приезда гостей оставалось несколько дней, Герд объявил за завтраком, что нам предстоит еще сделать.

— Запастись выпивкой и закуской, — ответила я, — а что еще?

Его планы простирались гораздо дальше. Лестничную клетку надо было покрасить, кучу гравия перетащить со двора за дом, сложенные у ворот кирпичи убрать в сарай… Он перечислял все операции по тщательно разработанному списку, пункт за пунктом. Наверное, он рассчитывал, что мы поделим работу пополам.

— На улице дождь, — сказала я. — Ты что же, хочешь в такую погоду таскать свой гравий?

— Само собой ничего не делается. — В его голосе звучали нотки раздражения.

Во мне все взбунтовалось. Я ему не работяга какая-нибудь! И к чему эта показуха? Хотят приехать друзья — прекрасно! Что же оскорбительного для них в куче гравия? Короче, я отказалась обсуждать детали его предприятия, поднялась из-за стола и объявила: лучше давай проветрим спальные мешки. После чего вообще ушла из кухни. Обозленный Герд остался за столом, продолжая помешивать свой кофе.

Спальные мешки лежали на полке в коридоре, между складными стульями и шезлонгами. Обычно, если мне надо было что-то достать с полки, я брала на кухне стул и становилась на него. Но сейчас мне не хотелось продолжать ссору с Гердом, и я принесла из ванной узенькую табуретку. Сначала надо было отодвинуть складные стулья — их мы укладывали в последнюю очередь. Сдвигая их, я почувствовала, что табуретка качается подо мной, а потом она выскользнула из-под ног.

Падая, я ударилась головой о что-то твердое, сверху на меня повалились матерчатые навесы с алюминиевыми каркасами. Лежа под ними на каменном полу и ощущая острую боль в лодыжке, я потрогала ладонью голову, ставшую точно чугунной: пальцы ткнулись во что-то мокрое и липкое. Когда я увидела на них кровь, то злорадно подумала: вот и возись теперь сам со своим гравием!

Герд, чертыхаясь, ворвался в прихожую: ты что, не знаешь, для чего на свете существуют стремянки? Я не двигалась, только закрыла глаза. Потом его голос — уже испуганный: у тебя кровь! И тут мне еще раз пришлось убедиться в том, что я считаю в нем бесчеловечным, хотя и поражаюсь этому: в самых опасных ситуациях он не теряет рассудительности.