Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Элизабет Бош пришла в половине двенадцатого. Кафе показалось ей больше и не таким изысканным, каким она его запомнила. Впрочем, для встречи с Якобом Аленом это было как раз то, что нужно.

Он увидел ее раньше, чем она его. Вскочил и побежал навстречу.

— Я боялся, ты не придешь, — сказал он.

Она подняла на него глаза и подумала, что уже успела забыть, до чего он высокий. На какое-то мгновение ей захотелось прижаться к нему. Но тут подошел официант, и Элизабет сказала:

— Мы стоим на проходе.

Она даже обрадовалась, что может это сказать. Он помог ей снять пальто и подвел к столику.

— Я и вправду боялся, — повторил он.

Женщине было приятно, что он боялся. Ее забавляло, как Якоб тянет руки к официанту и при этом беспокойно двигает ногами, а поскольку официант вообще не собирался к ним подходить, вскочил и побежал к буфету. С нее вполне хватило бы спокойно посидеть возле Якоба, потому что на нее вдруг навалилась страшная усталость. Официант принес аперитив, Элизабет Бош листала меню, но не могла разобрать этот мелкий шрифт, а очки лежали в кармане пальто, а пальто висело в гардеробе.

— Что-нибудь легкое, — сказала она и решила взять «рагу деликатесное». Это вполне подходило к Оперному кафе, и к аперитиву, и к Берлину, и к Якобу Алену. — Ты хорошо доехал? — спросила она, ей захотелось, чтобы он заметил, что она не такая толстая, какой была, когда они впервые встретились, и что она носит его цепочку, и что у нее другая прическа. Но он ничего не заметил, и оба молчали, и Якоб залпом выпил свой аперитив, как пьют пиво.

— Да, — ответил он, — все было хорошо.

Ради такого дела Якоб повязал галстук, теперь он начал потеть, сунул палец под воротник. Официант принес рагу.

— И у меня тоже все было хорошо.

Она не знала, чем объяснить это внезапное отчуждение. Как же мы тогда будем разговаривать целый день? — подумала она. Вспомнила про своих уток: вдруг соседка забудет покормить их или вечером — запереть в сарай?..

Ален попросил еще один аперитив, хотя это сладкое пойло ему не понравилось. Официант как-то испытующе на него глянул.

— Когда ты должен вернуться? — спросила она.

— Не к спеху.

— Еще сегодня?

— Да, но это не к спеху.

Элизабет вдруг громко рассмеялась, хотя не без смущения — она боялась, что все на них сейчас уставятся.

Ален понимал, что необходимо как-то действовать, не то женщина, едва придя, снова убежит от него и все окажется тщетной надеждой, детской затеей. В деревне было проще, да и письма пишутся легче. Он пригласил ее, и она приехала, яснее она ответить не могла. Сделай же что-нибудь, а то расфуфырился, как кавалер, а сидишь, как дурак.

— Не уходи, — сказал он.

В горле у него пересохло, и он не знал, куда деть руки.

И вдруг все стало точно таким, как в тот вечер, когда они ходили к заброшенной шахте.

«Море, наверно, очень красивое».

«Меня зовут Якоб Ален».

«А меня — Элизабет Бош».

Элизабет пальцем подцепила вишню из стакана и сунула ее в рот. Потом она попросила сигарету, и Якоб очень удивился. Он даже не знал, что она курит.

— Шармёр.

Вдруг подвернулось слово, забытое чуть не целую жизнь назад, а теперь оно вдруг слетело с языка, будто она каждый день его произносит. Уроки бабушки, которая, занимаясь стиркой, накопила богатый опыт общения и с господами, и с проходимцами. «Если подойдет к тебе такой шармёр, беги прочь. Если начнет говорить красивые слова, заткни уши. Если одной рукой повесит тебе на шею золотую цепочку, гляди, куда он тем временем сует вторую руку. Когда будешь ходить с животом, такого кавалера и след простынет».

Хорошо жилось с бабушкой — прачкой, травницей, гадалкой, у которой был вдобавок и дар предвидения. Мать исчезла — развелась и вышла замуж за другого, который не желал растить чужого ребенка. Может, она в войну где-нибудь погибла.

— Тысяча морей, тысяча пивнушек, — сказала Элизабет.

— Да, всяко бывало, — ответил он.

Она как-то смутилась, она ведь почти ничего про него не знала. Хотя вообще-то про жизнь моряков ей слышать доводилось.

Он не пытался ее разуверить. Когда-нибудь он и впрямь поедет с ней в Мадрас, они возьмут напрокат катамаран, поднимут ржаво-красный парус, и пусть ветер гонит их на коралловые рифы — право, не такая уж несбыточная мечта.

— Ну и тип же ты, — сказала женщина.

Когда они вышли на площадь перед кафе, ярко светило солнце. Они не знали, куда им теперь податься. Элизабет считала, что решать должен он, а он хотел сделать, как лучше ей. В результате оба пошли по Унтер-ден-Линден. Она поглядела на застывших перед мемориалом часовых с винтовками на плече и вспомнила совет бургомистра не прозевать смену караула. Но смены пришлось бы ждать, а ей сейчас ничего больше не хотелось, кроме как идти рядом с Якобом, забыв про все остальное: и про детей, и про деревню, про вчера и про завтра. Когда в незапамятные времена Элизабет ходила с бабушкой по лугу, она всегда хваталась за старухину руку, закрывала глаза и заколдовывала себя до тех пор, пока тело у нее не становилось невесомым. Ей было даровано искусство парить над землей, как ее бабушке — волшебный дар предвидения: бабушка умела предсказывать, кому теперь очередь помирать в их маленьком селении среди легко взбегающих кверху и плавно опадающих холмов.