Дмитрий Липскеров - Теория описавшегося мальчика

— Клеёк! Сам делал клей этот. — Достал кисточку. — Клей из березы и сосны. Кой-чего еще в него внедрено лечебного, но это секрет мастера, то есть мой. А кисточка — из беличьей шубки. Сам подстрелил. Прям в глаз.

А она тебя в другой подстрелила, подумал Жагин и улыбнулся.

— Сейчас я этой кисточкой аккурат клеёк нанесу на порезы, — продолжал комментировать столяр. — Слой за слоем. Вот так… так… преотлично… и сюда…

Старик клал клей так точно, что ни единой капли не пролилось мимо. Ни одного подтека!

Профессионал, подумал Жагин уважительно.

Антон Антоныч вновь запустил руку в ящик с инструментом и на сей раз выискал коробочку, которую с осторожностью открыл и улыбнулся.

— А это что? — полюбопытствовал Жагин, глядя на желтоватый порошок, похожий на пудру.

— Знал, что понадобится! — улыбнулся столярных дел мастер. — Нашел я как-то, лет двадцать назад, на свалке ножку от кресла девятнадцатого века из карельской березы. Ну, ножка вся погорелая, порченая. Что с ней делать? Думал выбросить, а потом передумал и распилил на фрагменты. А после надфилем наточил крошки деревянной в коробочку — вдруг пригодится? Пригодилась…

Антон Антоныч брал щепотку деревянной пыли и посыпал поврежденное место аккуратно. А потом миниатюрным шпателем ровнял поверхность. И так у него здорово получалась эта работа, что Жагин почти забыл про головную боль, заглядевшись на манипуляции мастера. А тут и Иван Диогенович глаза открыл. Лицо человека-ксилофона порозовело, кожа подтянулась, и он поприветствовал присутствующих.

— Всё, господа! — завершил работу и свой параллельный комментарий столяр. — И всех делов! — И принялся складывать ящик. — Через час как новенький будет. Плоть дерева не человечья плоть, ей столь не навредишь! Самое страшное — огонь, а так поправим всегда!

— Спасибо огромное! — благодарил Жагин. — Сколько мы должны вам?

— Сто грамм и пописать, — объявил Антон Антоныч.

Его повели на кухню, а по дороге столяр объяснил, что зарплату получает в школе за то, что детские стулья и парты чинит, а за тонкие дела денег не берет, так как сам удовольствие имеет. А кто ж за удовольствие плату снимает. К удовольствию надо удовольствие прибавлять. Умножать, так сказать…

Наполненный Верочкой стакан выпил в один присест. Зачерпнул столовой ложкой из банки черной икры и закусил «Столичную». Крякнул, удовлетворенный, пообещал, что пописает на природе: мол, его в поездных туалетах укачивает. Сказал, да и отбыл на своих двоих хромых, отказавшись от казенного транспорта наотрез.

А потом Ивана Диогеновича кормили. Совсем немного мяса и красного вина для кроветворения. Настя сидела возле раненого и гладила Ивановы волосы. Запускала в них пальцы и расчесывала их, длинные, витые, удивляясь седым прядям и его раскосым глазам с синим светом из глубины.

Иван в этот момент думал о том, что чуть было не погиб за то, что он Вера. Случись сие до срока, что тогда? Все муки нечеловеческие, все страдания душевные, все, что случилось, стало бы напрасным? Является ли он частью Импровизации, или он воля Импровизации?.. Этот вопрос не давал ему покоя, а потому он повел головой, отстраняя Настину руку, и крикнул:

— Господин импресарио!

Жагин появился тотчас и заявил о своем удовлетворении таким скорым выздоровлением Ивана Диогеновича.

— Если вам что-то еще нужно…

— Вы говорили о выступлениях! — с горячностью произнес человек-ксилофон. — Я правильно помню? Вы даже предлагали целых три концерта?

— Так и было, — подтвердил импресарио.

— Мне нужен только один.

— Ко времени ли это сейчас? — засомневался Жагин и толстыми пальцами правой руки стал со всей силы сжимать мочку своего уха, дабы отвлечь боль от головы.

— Ничто великое не случается ко времени! — произнес Иван. — Как можно скорее нужно восстановить помещение.

— Может, в другой город переедем? — предложила Настя.

— Ни в коем случае!

— Постараемся подготовиться, — пообещал Жагин. — Губернатора привлечем. — И вышел из купе с нестерпимой болью на встречу со своим доктором.

— Очень большой человек! — проговорил вслед Иван.

— Я так счастлива, что с тобой все хорошо.

Она попыталась поцеловать его в губы, но тут Иван что-то вспомнил и закрутил головой, как кукольной:

— Где она?

— Кто? — не поняла Настя.

— Настя где?

— Я здесь…

— Дочь помощника начальника станции Вертигина. Настя Вертигина?

— Ах, эта девочка, — вспомнила Настя. — Так я ее отправила восвояси! Не до нее было… Может, все же в другой город?