Дмитрий Липскеров - Теория описавшегося мальчика

Викентий молча прошел в комнату, налил коньяка и сделал большой глоток. Шея молодого человека была синего цвета — после крепкой руки осветителя. Викентий открыл дверь в соседнюю комнату, посмотрел на недвижимые тела.

— Убил?

— Не знаю, — безразлично отозвался отец. — Мог, если не рассчитал…

— Глупо все, глупо! — не мог успокоиться Викентий.

— В этот раз не получилось, в следующий получится.

— А будет ли следующий?

— Будет. Этот ксилофон до смерти не успокоится! — Яков Михайлович потянулся было за котлетой, но передумал. — Он — Вера, говоришь?

— Складно играет, — подтвердил Викентий. — И поверить можно.

— И ты поверил?

— Я никому не верю. Только себе.

— А мне? — Яков Михайлович поглядел сыну прямо в глаза. — Мне веришь?

— Ты мой отец. Это больше.

Яков Михайлович остался доволен ответом:

— Родственные связи — главное! Съешь котлет. Кстати, вкусные.

— А остальным что есть? — поинтересовался Викентий и запихнул котлету в рот целиком.

— Вы же банчок взяли вчера!

— Так мы сразу после этого в птиц и обернулись. Деньги отоварить не успели. Теперь они все у тебя… Клевали, как голуби, на помойке! — Отец сверкнул глазами недобро. — Прости, конечно… Жагина застрелил?

— То ли промахнулся, то ли… — Яков Михайлович ткнул картофелиной в соль. — Наверное, промахнулся все же… Живой.

— Семь моих сегодня погибли! — Викентий втянул кислый воздух квартиры маленькими ноздрями. — Всех — Жагин.

— Убьем, сын. Не сомневайся, — психиатр потянулся и зевнул. — Оставил там своих?

— Лежат по крышам соседних поездов. Как в птиц обернутся, сядут по стенкам вагона.

— Вот ведь у дятлов плюс! Цепляетесь даже за вертикальную поверхность!.. — Съел еще котлету. — Главное — пластинка!

— Помню. Добудем! — Викентий смотрел в даль своей души, готовый к борьбе.

— Если он — Вера, — не успокаивался Яков Михайлович, — тогда я кто? — Сам же и ответил: — Я — Вещество. Я — Материя! В Материю не нужно верить, ее руками можно потрогать! Однако и материя имеет обратную сторону и внутреннюю… Старуха где?

— В гостинице разместили. Спит, как всегда.

— Будите! — почти закричал Яков Михайлович. — Пусть прямо у окна стоит. Хоть сутки!

— Согласен.

Викентий шагнул к входной двери и отдал необходимое распоряжение. Затем сын с отцом завалились в кровать однокурсника Сени и его жены Наташки, которые по-прежнему валялись на полу.

Чуть засветло тело Викентия закорежило, он вновь поменялся на птицу — красноголового дятла из Красной книги. Подергал головкой и полетел к железнодорожной станции.

Ее привели к Ивану. Раскрасневшаяся от мороза, она была необыкновенно хороша, особенно когда чай пила. Тонкие пальчики отламывали кусочки печенья и подносили их к чувственному рту. Она по-провинциальному слегка высовывала навстречу десерту алый язычок, и у Ивана перехватывало сердце.

— Настенька! — мягко произносил он ее имя.

— Что? — Она опускала глаза, смущенная его вниманием.

— Вы прелесть!

— Да что вы, Иван Диогенович. Я обычная.

На этот раз разгоряченная чаем девушка расстегнула три пуговки ворота платья, показав шею во всей ее красе.

Иван чувствовал себя влюбленным, и от его нравственных и физических мучений, казалось, и следа не осталось.

— А дедушку вашего мы начальником станции сделаем!

— Неужели это возможно? — девушка улыбнулась, как солнце просияла, открыто и ослепительно.

— Даже нужно! — уверял человек-ксилофон. — Столько лет безупречной службы!

— Спасибо вам, Иван Диогенович! — Она улыбнулась еще чудесней. — Дедуля так об этом мечтал!

— А хотите сыграть со мной? — неожиданно спросил Иван и тоже улыбался в ответ честно и открыто.

— Прямо сейчас? — заволновалась девушка и зашевелила пальцами, будто вспоминали руки игру на ксилофоне.

— А чего ж нам откладывать?

— А помешаем кому?

— А мы тихо и, как сейчас, бочком! Берите молоточки!

Как подросток, она долго сомневалась, а когда решилась, то сомнения улетучились в купейную вытяжку целиком. Она превратилась в ребенка, как только взялась за молоточки.

— Неудобно боком-то! — засмеялась. — И легонько коснулась бруска с нотой «ля».

И все… Ее душа целиком была подарена ему, с легкостью, с неизбежностью. Как будто к Вере в Бога пришла душа и воссоединилась с ним…

После «ля» больше ни одной ноты сыграно не было.

Он судорожно расстегивал остальные пуговки ее платья. Дышал от возбуждения быстро, как собака, а потом ткнулся лицом в ее нецелованные молочные груди.