Виталий Павлов - День чудес

Я хотел крикнуть ему: «Я — такой же!», но он все равно не поверил бы. Он слишком хорошо помнил меня таким, как те ребята, что шли с ним к вокзалу.

Да, у меня есть деньги, но на них я, к сожалению, не могу купить счастливое лицо. Значит, я уже не такой, и места в команде ребят со счастливыми лицами для меня уже нет.

Но я должен в нее вернуться.

Мне стало легче в тот момент, когда я понял это. Теперь надо было понять, как это сделать.

Двое ребят опустились на скамейку рядом со мной. Руки в запястьях широкие, такие должны быть и у борца. У сильного борца.

— Ты не знаешь, где здесь можно пообедать?

— Знаю, — ответил я.

— Покажешь?

Этих двоих мой тренер сразу бы взял в команду, даже не из-за крепких рук. Они подошли бы ему по лицам.

— Только если вы хотите в ресторан, ищите другого провожатого, — сказал я. Я был сыт ресторанами по горло.

— Давай в столовку, нам привычней! — сказали ребята. — У нас ресторанов еще не построили.

Мы сидели за столиком в центре зала и пили кефир, переворачивая бутылки донышками кверху. От этого в бутылках начинался снегопад. Мокрые, слипшиеся в комья снежинки попадали на губы, и было почему-то по-забытому хорошо мне с этими двумя незнакомыми ребятами.

Они рассказывали о тайге, о войне с мошкарой, о городе, который рождался у них на глазах, о рельсах, которые тянутся в два ряда туда и обратно, о ночах в палатках, когда мерцает огонек спиртовки; о том, что они оставляют дома теплые вещи, но берут гитару. Они даже пели что-то срывающимися голосами, и опять вдруг песня радовала меня, чего не было и в помине за последние годы.

Я сидел и, казалось, заглядывал в чью-то непостижимо далекую и прекрасную жизнь, которая сейчас была рядом, но и очень далеко, как на экране в кинотеатре — к ней можно прикоснуться, а очутиться там нельзя. Я хорошо видел этот поселок, который должен будет стать городом, видел первые дома, улицы… Я ведь забыл, что есть улицы, которые ведут в другие города, к морям, к океанам, где в портах вскрикивают буксиры, двигая океанские лайнеры, и кивают журавлиными клювами краны, опуская тюки с грузом в их трюмы. Для меня же существовала одна улица, которая вела в ресторан и обратно.

— А ты где работаешь? — спросили меня ребята.

Я соврал.

Начал плести что-то про школу, про уроки физкультуры с детьми, вспоминал соревнования, стараясь отодвинуть подальше и улицу, и ресторан с фальшивыми колоннами и таким же весельем.

— Так давай к нам! — ребята стали наперебой рассказывать, что у них есть для меня. И новый зал, и спортплощадка, и борцовский ковер.

— А если самбо сможешь показать, мы первые к тебе придем, а уж пацанов точно приведем.

— Ты подумай, подумай! Адрес не потеряй! — говорили они, когда мы стояли у дверей, ведущих в тамбур и туда дальше к уюту верхних полок, вечернего чая с неожиданными знакомствами, к перестуку колес и вечному вопросу проводников:

— Постель брать будете?

Как мне хотелось сейчас взять постель, бросившись в этот поезд, который вздрогнул всеми своими сочленениями и повез мимо меня улыбающихся ребят, берущих с собой в тайгу гитару вместо теплых вещей. А я проклинал себя за трусость, за то, что и к этому поезду — опоздал, и проводница, казалось мне, осуждающе качала головой…

В боксе это называется — пропустить удар.

Только в данном случае я сам нарвался ни него. Подставил челюсть. Думал, меня, как всегда, будут целовать, а мне съездили по физиономии, и хотя на лице не было никаких следов, но внутри все переворачивалось и ныло, как после тяжелого нокаута.

Я сидел на скамейке, подставляя лицо осеннему дождю. Побывавшим в нокауте всегда льют воду на голову, выжимая ее из губки. Да, мне необходимо было освежиться.

Передо мною появился рыжий трубач.

— Что? Закурить? Не курю!

Он пошел по аллее, ступая в лужи, даже не пытаясь обойти. Остановился.

— Оркестр не нужен? Духовой… Вот такие ребята, — он оттопырил большой палец.

Я отрицательно покачал головой, хотя в пору было крикнуть: «Да! Нужен! Играйте!»

Играйте, потому что я уже доигр…

Но ведь я любил музыку! Да почему любил? Люблю. Ведь мне было хорошо, когда эти ребята пели срывающимися голосами в столовой. Почему же мы все там, в ресторане, перестали радоваться ей? Последнее время мы радовались только большому заработку, а потом и это перестало нас радовать. Круг замкнулся. Сначала мы зарабатывали, чтобы играть, потом стали играть, чтобы зарабатывать. Я бросил спорт ради музыки, а музыки бросила меня, нас. Мы перестали любить ее, а она не простила нам этого. Она ушла к тем, кто принадлежит только ей. Меня бросили…