Виталий Павлов - День чудес

— Блестяще, — скромно встряхнув головой, ответил гений.

В честь высокого гостя был дан завтрак из трех блюд:

Картошка вареная с курицей и с грибами — консервный вариант.

Салат из помидоров с маслом подсолнечным рафинированным.

Чай с сахаром — бери сколько угодно, все равно взяли в ресторане.

Чувствовалось по всему, что Италия произвела на нашего, гостя неизгладимое впечатление:

— Небо — голубое, как на открытках. Одно дело читать и слышать, а другое — увидеть. А вот в Венеции очень сыро, инструменты в целлофан заворачивали, — закончил свой рассказ брат.

После непродолжительного отдыха и лечения брат должен был отбыть в Москву для продолжения шлифования граней таланта.

Лето… Лето пронеслось для нас одним прекрасным днем, полным солнца, проведенным на берегу моря. Мы уплетали арбузы, которые покупали на маленьком черногорском рынке, где какие-то люди торговали желтыми целлофановыми кульками с улыбающейся звездой эстрады и смазанными силуэтами певцов с Ямайки. Потом, отложив свою долю, они отдавали выручку полнеющему молодому человеку, который сжигал вечера у нас в ресторане, заливал их шампанским, бросая немыслимые чаевые, заказывал песни без счета. Все старались попасть к нему в друзья и открыть дверь его «Волжанки», в которой он часто засыпал, не успев завести ее, и сторож дядя Гриша всю ночь охранял его, забыв свои прямые обязанности, потому, что знал — Юра просто так этого не забудет. И все продавщицы завидовали той, которую он выбирал себе в подруги, потому что были дуры и на что-то надеялись, будто и не знали, что к нему иногда приезжает женщина, и они сидят в углу за столиком, и официантки никого к ним не подсаживают, и женщина часто планет и просит его бросить все это, а он смеется и кричит нам, чтобы мы дали жизни.

И мы давали.

А потом разбредались кто куда, потому что нас тоже любили продавщицы и приезжие студентки, и чьи-то жены, и они все чувствовали себя возле нас участниками какого-то неизвестного им праздника и плакали, понимая, что для них этот праздник закончился. А мы собирались на своем чердаке, чтобы броситься на раскладушки и заснуть под рассказы гениального брата про то, как сыро в Венеции, и как приходилось заворачивать инструменты в целлофан, и про то, что поют на улицах так, как нам и не снилось.

И мне снилась та, которую я всегда хотел бы видеть рядом и на чердаке, пропитанном запахом, чебуреков, и в Италии, где в холодильники ставят маленькие бутылочки с молоком.

А на утро все начиналось снова: и рынок, и арбузная скибка, разрывающаяся во рту тысячей сладких бомбочек, потом снова эстрада, смех, танцы посетителей… И каждую ночь, засыпая, я думал о той, которая нужна мне больше всего и которая с каждым днем остается все дальше и дальше, потому что здесь меня становится все меньше и меньше.

Потом купил машину Гешка. Ему помогли родители. У Гешки все было давно готово: и куртка гонщика с мчащейся машиной на спине, и магнитофон, и чехлы. Не хватало малости — прав. Тем не менее, за рулем, пусть даже неподвижной машины, он был неотразим. С Гешки можно было писать картину о пользе сидения за рулем «Жигулей». Глаза чуть-чуть прикрыты. Самую малость. Вот так.

— Прошу! Только дверью не хлопать! И не курить, чехлы горят.

— Воды! Умираем! — слышались крики.

То же самое хотел крикнуть и я, сидя в пустом зале филармонии. Закончился концерт, отзвучала музыка. МУЗЫКА. Мы не смотрели друг другу в глаза. Разве мог я называть музыкой звуки, которые извлекали мы при помощи нашей прекрасной аппаратуры? Мог ли я себя называть музыкантом?

Нет. В этом я уже не сомневался.

Я произнес это вслух. Нет, на меня не посмотрели, как на сумасшедшего. Все думали об этом.

— Ничего, подзаработаем, займемся музыкой… — сказал кто-то, но меня эта фраза не могла уже успокоить.

Где-то за морем угасло лето, мы чувствовали, как галька на пляже вечерами становилась холоднее.

Потом уезжал Кырла. Навсегда. В какую-то глушь по распределению. Солнце играло на свежевыкрашенных боках «жучка»— белый верх, черный низ — какую-то грустную мелодию.

«Где же ты? И где искать твои следы»… Или что-то в этом роде.

Саша вылез из-под машины, заглянул в мотор, вытер рукой нос и встал рядом с нами, опустив свои и без того покатые плечи.

— Машинка в лучшем виде. Нигде не травит, тормоза прокачал, тросик сделал. Можно топить на всю железку.

Лена сидела внутри и улыбалась. Где-то ждала самостоятельная жизнь молодых врачей.