Шон О'Фаолейн - Избранное

Себе на удивление я беззвучно произносил: «Отче наш, сущий на небесах, / Да святится имя Твое, / Да будет воля Твоя / Как на небе, так и на земле. / Хлеб наш насущный дай нам на сей день, / Прости нам долги наши, / Как и мы прощаем должникам нашим, / И избавь нас от лукавого». Сумеречно осветились под землей бледные черты высокой женщины, высокой, как тополь, и стройной, как трепетная осина, голубые глаза ее были воздеты ко мне, белозубый рот осклаблен, и не видение, а тело — такое жаркое, нежное, душистое, милое, знакомое на ощупь, что не знаю, как я не бросился ничком на травянистый холмик над нею. Прозвонил колокол.

Я неуверенно поднял глаза. Нана глядела на меня из овала косынки, как настороженный черный дрозд. С этой минуты я был уверен, что она все знает, но боится понять мою тайну. Внезапно к лицу ее прихлынула кровь, и она крепко, спокойно и ясно овладела собой.

— А-ага! — рассмеялась она. — Я вдруг поняла, в чем дело. Твой отец сделал то же самое, что и мой дед — Анадиона мне говорила — после смерти жены. Высек свое имя на ее надгробии. «Чего там, уж заодно», — горько сказал он. Смешно: обломки яхты нашлись, а тело так и не отыскали. Представляешь, надгробие — и то врет! Да, а ты заметил, что рождение и смерть твоего отца на камне не обозначены?

— Он умер в 1965-м, — заверил я.

Прозвонил колокол.

— А колокол, — весело сказала она, — призывает посетителей оставить мертвецов в покое. Раз уж мы пока что живы, пойдем промочим горло где-нибудь поблизости.

Мы вышли с боковой тропки на срединную аллею и медленно двинулись к выходу, когда она обернулась и посмотрела назад. Свет был обманчивый, торчали обелиски, и не угадать было, стоит ли кто-то у могилы моей жены или у соседней, но одинокая фигура показалась знакомой. Она подхватила меня под руку и быстро повела к воротам. Стоянка машин пустовала, и кремовый «мерседес» бросился в глаза. Мы пошли искать вожделенное кафе поблизости, и я холодно осведомился, что ж она не поговорила с приятелем.

— Я даже не знала, что он в Лондоне.

— Бестактный вопрос: а вы с ним в Лондоне уже встречались?

— Не встречалась я с ним в Лондоне ни сейчас, ни прежде. Однажды случайно видела на Стрэнде, выходя из Сомерсет-хауса: он как раз туда направлялся. Кажется, он меня не заметил. У меня такое чувство, что он неотступно следит за мной. Доверяй-но-проверяет. Я ему говорю: еду в Манчестер. Приезжаю — а там разгуливает то ли он сам, то ли его подобие. Я ему говорю: побывала в Колчестере. Раньше или позже обнаружится, что он либо сам съездил в Колчестер, либо кого-нибудь туда послал.

— Да в Колчестер-то зачем?

— Потому что ты сказал в отеле «Шелбурн» или где-то еще, что твой отец умер в Колчестере. Вот он и решил, что ты, может быть, там родился.

— А что ему дался мой отец?

— Он хочет знать о своей родне все до последней мелочи. И о каждой мелочи получить подтверждение. Во все раны вложить персты. Прямо одержимость какая-то. Я ему целое полотнище расчертила, вроде китайского какемоно, а он все недоволен. Я однажды не выдержала и говорю: «Я тебе докладываю буквально обо всем». А он: «Ну, ты, конечно, извини». В тот раз мне его даже стало жалко. Он сказал: «Ты пойми, я хочу избавиться от ощущения, что мне суждена жизнь с двумя тупиками. Ладно еще — тупик в конце. Но в начале — это уж слишком, как это так — не знать, откуда ты взялся? Между рождением и смертью, как между двумя глухими стенами. Так нельзя. Так невозможно. Точно незаконнорожденный. Всю жизнь доискиваться: кто? почему? когда?» — Она остановилась и подняла на меня глаза. — Зря я это рассказываю.

— Отчего же?

Она повлекла меня дальше. В полутемном кафе мы взяли два виски и уселись за столик. Поспели мы как раз вовремя. Земля померкла, небеса содрогнулись, и гроза со взморья разразилась летним ливнем, захлестнувшим кладбище и окна кафе.

— Ну так, — хмуро сказала она. — Хватит с меня этой работы. Не могу больше. Для него — не могу. Он-то считает, что я могу, но я не хочу.

— А чего ему еще нужно?

Она взглянула на меня исподлобья.

— Ему нужно выяснить все про тебя.

— То есть?

— Да я тебе говорила. Когда ты родился и от кого. Это единственное белое пятно на моем какемоно. Он хочет видеть твою метрику. Когда я тычу пальцем в какемоно и говорю ему: «Вот где-то здесь», он просто бесится. Ему надо знать точно. Ну, а я тебе не гробовщик и не повитуха.