Шон О'Фаолейн - Исповедальня

Шон О'ФАОЛЕЙН

ИСПОВЕДАЛЬНЯ

Перевод Н. Буровой

В алтарной части нефа еще царил легкий полумрак зимних сумерек, но тени за колоннами уже предвещали скорое наступление ночи. Если бы не плач ветра, доносившийся со стороны реки, да не тончайший звон латуни, изнемогавшей от непомерного жара догорающей свечи, в часовне стояла бы мертвая тишина. Испуганные завываниями ветра, трое мальчишек, крепко держась за руки, жались друг к другу на дальней скамье, глядя широко раскрытыми глазами на пламя свечей, казавшееся им странно неподвижным в этакую бурю.

Старший из ребят, сущий разбойник с копной рыжих волос, начал было что-то шептать, но его спутники, вглядываясь в едва различимое в полутьме лицо статуи, зашикали на него - будто волна, шурша, откатилась в море. Прошла минута, и мальчишка, сидевший посередине, вдруг согнулся, вцепившись в руки товарищей, и чуть слышно прошептал:

- Шевелится.

Они сидели, замерев, минуты две. Потом все трое глубоко и разочарованно вздохнули.

Был понедельник, а по понедельникам - у них дома это было доподлинно известно - отец Хэнефин беседует с Пресвятой Девой в нише. По одним слухам, она приходит поздно ночью, по другим - рано утром, еще до открытия часовни; некоторые же настаивали, что она является на закате, но никто до сих пор еще не отваживался понаблюдать, как это происходит. Конечно, отца Хэнефина сейчас в часовне не было, и тем не менее, пробираясь туда, маленькие лазутчики надеялись увидеть чудо. Старший выразил общее разочарование вслух.

- Враки все это, - проворчал он.

Двое других чувствовали, что он прав, однако сочли нужным изобразить возмущение.

- Нельзя так говорить, - прошептал тот, что сидел посередине.

- Да пошел ты, Тихоня, - отмахнулся от него Проныра Фоксер.

- Придется тебе исповедаться, Проныра, - снова зашептал Тихоня Филпот.

- Это ведь смертный грех, Проныра, - сказал, наклонившись к нему, третий мальчишка.

- Брось меня дурачить, Хитрый, а то по шее получишь, - распалился Фоксер.

Филпот цыкнул на ребят, и они притихли. Но чары уже развеялись, и мальчишки откинулись на спинку скамьи.

Рядом была исповедальня. Потрепанные лиловые шторки были раздвинуты, и за ними виднелась висевшая на крючке потертая лиловая епитрахиль отца Хэнефина; с любопытством заглядывая внутрь, Проныра Фоксер почувствовал в сердце своем, что враг рода человеческого начинает его искушать.

- Пошли, Хитрый, - сказал он, решившись. - Пошли, я выслушаю твою исповедь.

- Вот это да! Пошли! - вскочил Хитрый Куни.

- Это грех, - попытался удержать их Тихоня Филпот, хотя и сам был не прочь посидеть на скамеечке священника.

- Старый ворчун, - засмеялся Фоксер, и Филпот, забыв угрызения совести, кинулся вслед за друзьями к исповедальне.

Фоксер был проворнее и, первым заняв скамейку, резким движением, подражая отцу Хэнефину, задернул шторки. В темной исповедальне было так тепло и уютно, что, надев на шею епитрахиль, Фоксер забыл про жаждущих покаяться грешников, ждущих своей очереди у зарешеченных окошек по обе стороны исповедальни. Заложив в нос воображаемую понюшку табаку, он отряхнул с груди воображаемые крошки, когда шторки вдруг приоткрылись, и в них появилось сердитое лицо Хитрого.

- Ты собираешься слушать мою исповедь, Проныра, или нет? - завопил он. Ему и самому не терпелось поиграть в священника.

- Поди прочь, сын мой, - сказал Проныра Фоксер строго и задернул шторки. Затем, будто наказывая Куни за недостаток смирения, он наклонился в противоположную сторону, медленно и торжественно поднял ставенку и поглядел в испуганные глаза Филпота.

- Когда ты исповедовался в последний раз, сын мой? - спросил он важно.

- Двадцать лет назад, - в благоговейном страхе прошептал Тихоня Филпот.

- Каким грехам ты предавался, сын мой? - печально и нараспев произнес Проныра.

- Я крал конфеты, святой отец... И забывал молиться. И еще я... я ругался.

- Ругался?! - загремел Фоксер. - А ну повтори, что смел произнести язык твой!

- Я... я говорил, что наш учитель... старый дурак, - пролепетал Тихоня.

- Ты был прав, сын мой... Что еще?

- Все, святой отец.

- Прочтешь двести сорок девять молитв по четкам, четыреста семьдесят раз "Отче наш" и триста тридцать два раза "Богородицу". Ну, будь послушным мальчиком и молись за меня. Иди. Господь с тобою, дитя мое.

С этими словами Фоксер закрыл ставенку перед носом изумленного Тихони.

Поворачиваясь к другому окошку, Проныра задел рукою какую-то коробочку. Это была табакерка отца Хэнефина, единственное его утешение в душной исповедальне, где он часами сидел, выслушивая повести о печалях и прегрешениях своих прихожан. Неловкими пальцами Фоксер открыл наконец крышечку. Пока он стряхивал приставшие к ней крошки обратно в коробочку, душистый крепкий запах наполнил полумрак исповедальни. Он поднял ставенку зарешеченного окошка, за которым сидел Куни, заложил в нос понюшку и прижался ухом к холодной чугунной решетке.