Шон О'Фаолейн - Избранное

Жаль, плакался он ей, а она охотно поддакивала, что плоховато у них с культурными запросами. В качестве отдушины он обзавелся потайной комнаткой с розовыми обоями в центре города — благо он человек одинокий, на женщин непадкий, о браке даже не помышляющий, — где расставил свои долгоиграющие пластинки, подборку обожаемых лёбовских классиков [99] Двуязычные издания памятников античной литературы (по имени основателя «Классической библиотеки» Дж. Лёба, 1867–1933). , французские романы, где прохлаждался в пижамах из Гонконга, пригубливал, по настроению, pastis, Punt е Mes, retsina, Ghambéry vermouth либо cassis vin blanc, где шелестел своей «Таймс», выкуривал десятишиллинговую сигару и даже время от времени принимал гостью. Само собой, он ни словом не обмолвился Молл о своем убежище. Молл смежит веки с положенной тенью и, показывая лазуритовую изнанку языка, высмеет его розовый рай. Она-то живо сообразит, что претерпеть ему в этом раю от дублинских девственниц столько поражений, какое число давно бы покрыло бесчестьем армию любой державы, исключая Уганду, Израиль и маоистский Китай. К ее удовольствию, он время от времени водил ее обедать в клуб. Там он не упускал случая поблагодарить ее за все, что она сделала для него. В душе ему хотелось, чтобы она была поменьше духовной и побольше плотской.

Это благодатное время однажды прекратилось: он потерянно выслушал по телефону ее нагоняй за то, что-де попусту губит себя в армии и что пора остановиться. Он вызвал ее в клуб пообедать. Там она повторила свои бредовые соображения. Он напрямик велел ей не лезть в чужие дела, ему роскошно живется, он и впредь намерен роскошно жить — премного благодарен! Она поджала нижнюю губу. Показала кривые клычки. С особым же удовольствием он отметил, что у нее нет готового ответа, она просто сменила тему. Так держать, подумал он. Пожестче с ними! Месяц спустя под дверь просунулась записка, согретая дружеской рукой, из коей явствовало, что его готовятся перевести штафиркой в Министерство обороны. Он немедленно отправил к ней мотоциклиста с депешей «Крайне срочно», где заверял, что приведет дела в порядок и тут же подаст в отставку. Амбициозный финал послания приводил на память Альфреда де Мюссе: On ne badine pas avec moi! [100] Со мной не шутят! (франц.) После месяца лихорадочных поисков он горестно убедился в том, что судьба не прочь поиграть с ним. Она верно рассчитала: призрак голода, зеленая тоска; ее утешало, что он нигде не может приткнуться. Она сама прошла через это.

Он маялся в Министерстве обороны. Какого дурака он свалял, что возвратился на этот мокропогодный остров! Война, сокрушался он, разлюбезная война по колено в крови и грязи, — она бы вырвала его из этого утробного мрака! Терпи, храбрец, терпи, Одиссей, свою Итаку. И Пенелопу в придачу. Он лишил себя лондонской «Таймс». Вынужден был отказаться от убежища с розовыми обоями, продать лёбовскую библиотечку, перейти на хлопчатобумажные пижамы и даже брать готовые костюмы. Но за клуб он держался зубами. On ne badine pas… Эти слова нужно было выставить девизом на фамильный герб Аткинсонов. Пока он кое-как перебивался, зашевелились тайные силы, вдруг оценившие его. Мало-помалу он осознал себя как бы посредником между министерствами иностранных дел и обороны, что повлекло за собой не всегда обоснованные, но всегда желанные инспекционные вылазки в континентальную Европу не реже четырех раз в год на четыре недели кряду. Сравнительно с прежней суровостью он обмяк и в один ничем не примечательный день решил проявить великодушие, поскольку теперь глупая женщина должна понимать, что кое-где знают ему цену. Он вернул ей свое расположение. Пригласил в клуб отобедать с ним.

Уже за обедом она пришла к печальному заключению, что гражданская служба мало его образумила. Она наизусть знала его возраст — да и кто не вычислит? — сорок два стукнет 11 ноября. Самоуверен, как в двадцать семь, но гонору поубавилось, и даже может помолчать минуту-другую. Он же отметил в ней прежнюю живость, увы, типажные черты бабьей неудовлетворенности, прежнюю словоохотливость, но, наглядевшись, во что превращает живых людей конторский стол и диктофон, он восхищался сейчас ее способностью все эти годы senza rancor [101] Без обиды, без злобы (итал.). оставаться собой. Это фехтование, решил он, благодаря ему она сохраняет внутреннее равновесие. Спортсмен не озлобится на противника, если, защищаясь, выронит клинок.

А в целом вечер удался. Расхрабрившись после вина, он даже сказал ей у порога ее дома. — Как сказал мистер Черчилль мистеру Рузвельту, «Amantium irae amoris integratio est» [102] Ссоры влюбленных — возобновление любви (лат.). . — И притормозил. — Эту же мысль находим у Публилия Сира, 25-я Сентенция. Что ссоры влюбленных укрепляют дружеские узы. — Эта минута припомнится ей. Пусть он размазня, пугливый методист и перестарок, но скажи она ему: «Ты не хочешь поцеловать меня на ночь?» — и она уберегла бы его от лишних глупостей, а себя от лишних унижений. Она не нашлась сказать это, потому что в ту самую минуту загляделась через его плечо на фонари, обставшие площадь, ощутила себя художником, ваятелем, поэтом, гадающим, с какого боку, каким еще манером подступиться, овладеть трудной натурой. И сказала другое. — Замечательный был обед, Джордж, спасибо. Спокойной ночи.