Шон О'Фаолейн - Избранное

Молл было не настоящее ее имя, ее звали Мириам, но в безудержном стремлении к ирландским корням она мало того что подписывалась по-гэльски, но еще пользовалась устаревшим написанием, и в университете ее звали кто Мойра, кто Мория, кто Морин, а окончательно закрепилось вот это: Молл Уолл. Когда она сбивалась на пафос, друзья звали ее Уэйлинг Уолл — «Стена плача». Он всегда звал ее уважительно «Мириам». Она всегда звала его милосердно «Джордж».

Пока она пригубливала свой трезвый аперитив («Каплю хереса, пожалуйста»), он гадал, сколько ей лет. Тридцать пять? Полжизни за плечами. А может, ей больше? Почему она не вышла замуж? Не в меру серьезно относится к любви? Расхолаживала ребят? Его она всегда расхолаживала. А может, он сам ее расхолаживал? Она не была красавицей, но отдельные детали были прелестны — даже при том что дурное соседство вносило свои поправки. Кожа нежная, но словно подцвеченная четвертушкой цыганской крови; черные как смоль густые волосы мотались прямыми прядями сбоку прекрасных глаз; глаза по-утреннему небесно голубели, но разрезом это были неравносторонние треугольники, прильнувшие к ее древнееврейскому переносью; зубы были крепкие и белые, как у собаки, и оскал кусачий; на приветливой мордашке такие словно укушенные пчелкой губы сулят мед, а на ее властном лице они обещали недержание речи. Он особенно любил в ней необузданно ликующий, зажигательный смех. Он часто покрывал лязг клинков. С рапирой она была неотразима: мальчишески обтянутая, вся в черном от маски до шмыгающих подошв, с развитыми икрами, пружинистая, стремительная, как мысль, а мысль ее была острой, как алмаз. Ему доводилось видеть ее на дебатах: изощренную софистику выступающего она рассекала одним точным, уверенным ударом и небрежно бросала распавшиеся концы в мусорную корзину. Он ее боялся: женщина! Она ему завидовала: мужчина!

— Ты отлично выглядишь, — закинул он удочку, поднимая стакан. — Как идут дела на вашей грешной Quai d’Orsay? [97] Парижская набережная, где располагается Министерство иностранных дел Франции.

— Идут как надо, — улыбнулась она.

— То есть как тебе надо, Мириам. Поздравляю. Ты всегда умела организовать свою жизнь. Если мы жили неблагоразумно, хотя и в свое удовольствие, то ты жила благоразумно, хотя и не без удовольствия.

— У кого ты украл этот афоризм?

— У Отелло, только он говорил не «жил», а «любил». Кстати, он тоже любил смуглую кожу.

— Тоже? — Она криво усмехнулась: на большее он не отважится. Застенчивый? Робкий? Бесполый? Обоеполый? Эгоист, как все холостяки? Как все ирландцы, боится женщин. Но со свойственным своему народу смирением, совершенный Иов («скажу червю: ты мать моя и сестра моя»), она давно примирилась с мыслью, что в жене он всегда будет видеть лишь жалкую замену теплой мамы, от которой век бы не отлеплялся и каждый второй истинный ирландец, и каждый второй истинный еврей. Допустим, я организовала свою жизнь, — что плохого? Разве у меня был выбор? И еще как организовала! У него никому не нужный древнегреческий, у меня нужные семитские языки — арабский, иврит, даже немного арамейский, да еще ирландский, да еще степень бакалавра с отличием второго класса по государственному праву.

Она его знала как облупленного.

— Джордж, как по-английски cul-de-sac?

— Тупик? — предположил он.

Под грохот пушек и барабанов, под барабанный и пушечный бой направиться походным шагом в тупик — защищать империю, от которой — спроси он хотя бы актуария [98] Специалист по технике страхования, занимающийся расчетом страховых премий, взносов и т. п. из отцовской конторы — через десяток лет не останется и следа, — для него все это было впереди, когда я уже штурмовала последние ступени в министерстве. Сейчас была бы послом, будь я мужчиной. «Чему завидовать? — рассудила некая дама. — Никчемной фитюльке?» Никчемной! По меньшей мере фитюлька стоит пять тысяч фунтов в год. И безусловно, она стоит места посла.

Как бы прочитав ее мысли, он посочувствовал ей: из-за своих талмудических понятий, из-за своей «правильности» и законопослушничества она слишком порядочный человек для дипломатической службы, а главное, неисправимая идеалистка, романтик и размазня. Она бурно расхохоталась — ей было не впервой видеть романтика, рядящегося в реалиста, таких в Ирландии не счесть. Свои обязанности она определила без ложной скромности: она — розовый кардинал, со знанием дела оберегающий Ирландию от козней грешного мира; тут оба от души расхохотались, а отсмеявшись, заподозрили друг друга в неискренности. В таких препирательствах они приближались к некоему единомыслию, к предчувствию своей родственности, но уяснить это они вроде бы не торопились. Их общий приятель резюмировал: «Они совершенно разные, и при этом оба на одну колодку». Впрочем, обиняком она однажды высказалась, поведав печальную историю с одним египтологом: вскрыв гробницу, он нашел в ней цветок, вынес его из тьмы на солнце — и цветок тут же увял.