Шон О'Фаолейн - Избранное

— Очень мило с твоей стороны, Мэл. Я могу повидаться с тетушкой завтра утром, и наверняка днем есть поезд на Дублин.

— Если хочешь, пожалуйста, — не без обиды сказал он. Потом прибавил весело: — Если есть воскресный поезд на Дублин, он наверняка идет часов десять. — Потом он сказал, да так самодовольно, что всякий, кто его не знает, тут же невзлюбил бы его: — Тебе понравится мой коттедж, он прелесть. В Корке ни у у кого нет ничего похожего!

Я был не очень разговорчив по дороге в город и потом, когда выехали из него. Эти места разбудили слишком много воспоминаний об отце, о матери, о моей утраченной юности. Мэл знай болтал о замечательном будущем Корка, о его экономическом развитии, об аэропорте, который рано или поздно здесь непременно будет, болтал так, словно он сам лорд-мэр этого проклятого городишка. Но вот мы выехали из Корка и опять очутились на просторе, и скоро — всего минут через двадцать бешеной езды — Мэл сказал:

— Смотри, вот моя сабинская ферма!

На первый взгляд, за деревьями, коттедж показался мне таким, какой агент по продаже недвижимости стал бы расписывать как «истинно сельский», «живописный», «старомодный», «традиционный», «почтенный», «старинный» и прочими дурацкими словами, вместо того чтобы сказать: сырой, грязный, разваливающийся, подделка, полуразрушенный, третьесортный и лишен всякого намека на комфорт. Когда же мы въехали через деревянные воротца, он оказался тем восхитительным домиком, какие встречаются в английских детективах или на рекламных афишах железнодорожных компаний, соблазняющих прелестями путешествий. Под добротной соломенной крышей он стоял в стороне от шоссе среди лужайки, огорода и залитого солнцем фруктового сада — все вместе занимало акра два, — напротив старой церквушки из бурого камня с довольно изящным шпилем, что примостилась на высоком берегу над самой речкой Ли, которая бормочет далеко внизу, в долине, промытой вечность назад среди окрестных холмов и поросшей теперь молодым сосняком. Коттедж был длинный, приземистый, розовый, в маленьких окошках ромбовидные стекла, стены сплошь увиты альбертовыми розами, которые через неделю-другую охватят его нежарким пламенем. Дверь, выкрашенную моррисовским приглушенно-синим, отворила кареглазая молодая женщина. «Моя экономка. Моя бесценная Шейла», — представил ее Мэл. Гостиная, продолговатая, с низким потолком, была обставлена элегантной мебелью в стиле Адама и Чиппендейла, от стены до стены ее покрывал бледно-зеленый ковер, в старом кирпичном камине без особой нужды уютно потрескивали поленья. Потом оказалось, что Мэл завел у себя центральное отопление, электричество и кухню в американском стиле. Его Шейла принесла нам шотландское виски, воду и кубики льда, и мы уселись в глубоких креслах у огня.

— Похоже, ты недурно устроился, мой друг, — ворчливо заметил я.

— Люблю простую жизнь, — живо отозвался он. — Но в этих делах я отнюдь не простак, я человек трезвый.

Я внутренне съежился. В этих словах слышалось уже знакомое мне весьма распространенное представление большинства деловых людей, что писатели — умственно недоразвитые мечтатели, романтики и здравого смысла у них ни на грош. Право же, снова подумалось мне, за два дня здесь, пожалуй, помрешь со скуки.

Тут я заметил, что его экономка все еще в комнате. Ее карие глаза напоминали два блестящих каштана. Не будь у нее тяжеловат подбородок, она была бы просто красавица. Однако всего больше меня поразило не лицо ее, не складная фигурка или прямая спина, но спокойное достоинство. Мэл окинул ее с ног до головы беглым взглядом.

— Ну, дорогая, чем вы нас попотчуете на ужин?

— Будут два жареных цыпленка. Картофель с петрушкой. Молодой. Ваш собственный. И молодой горошек с вашего огорода.

— А на сладкое? Кроме вас? — спросил он с той нелепой полуулыбкой, с какой люди в годах пытаются завоевать расположение ребятишек, которые их дичатся, а холостяки обращаются к молодым красоткам.

— Кроме меня будет яблочный пирог, — спокойно ответила она. — Из последних яблочных запасов на чердаке.

— С кремом?

— А как же.

— И с вином?

Она кивком показала на две бутылки, что стояли, как положено, поодаль от камина. Шамбертен, 1849.

— Замечательно. Будем ужинать в половине восьмого. — Он повернулся ко мне. — Допивай! На прошлой неделе я видел, вдоль реки пронеслись два зимородка, хочу проверить, там ли они еще. Они только что поженились, — прибавил он, с двусмысленной усмешкой глянув на Шейлу, а она вскинула голову и пошла заниматься своим делом.