Магда Сабо - Пилат

Мать постучала в дверь, спросила, не желают ли они нынче, по такому случаю, завтракать в постели; из газеты она уже знала, что в Дороже, на месте старой купальни, будут строить курортный комплекс в международных масштабах и что уже началось строительство самой большой в стране водолечебницы, оборудованной по последнему слову медицинской науки. Она, посмеиваясь, поздравила их, вспомнила Сентмате и тамошнюю гостиницу с каменными полами, где они с тетей Эммой зябли даже в разгар лета. Иза села в постели, взяла на колени поднос с жареным салом, любимым ее блюдом. Чем поздравлять, пусть-ка лучше мать уберет сало из кухни, сказала она, у отца больной желудок, ему нельзя, а устоять он не сможет. Старая вышла; слышно было, как она препирается с мужем из-за сала. Иза же, разломав на кусочки хлеб, старательно вытирала жир в тарелке. «Ты меня любишь?» — спросил вдруг, сам удивившись своему вопросу, Антал. Иза ответила ему улыбкой, доверчивым, ласковым взглядом; а катастрофа уже приближалась, как буря, он чувствовал ее холодное веяние. Иза любила его. Если бы не любила, все было бы куда проще. Но она любила его, как любила и Винце, и мать. Когда он однажды ночью решил наконец, что уйдет от нее, сердце его билось так, что казалось, он сейчас задохнется.

Несколько лет они жили со стариками, разделенные только стеной; те видели их и усталыми, и мрачными, порой раздраженными и подавленными: и Анталу, работающему с Деккером, и Изе нелегко давались дни, когда кто-то из больных умирал или оказывался безнадежным; видели их стоящими рука об руку возле рождественской елки, а потом поглядывающими, как старики разворачивают подарки, которые Антал с Изой до полуночи упаковывали в коробки, вкладывая одну коробку в другую, побольше, потом еще и еще побольше, так что до подарка добраться было не так-то легко; слышали, как они пели, как вместе готовились к какой-нибудь конференции — в таких случаях один обязательно проверял, как другой знает материал, — и слышали их частые споры: Иза доказывала свою правоту точными, умными доводами, держалась хладнокровно, бесстрастно, Антал же нередко стучал по столу кулаком, но при этом всегда можно было понять, что злится он не по пустякам, а из-за принципиальных разногласий, из равновесия его выводит неприемлемый тезис, а не Иза, которая высказывала противоположное мнение. Но ссор между ними старики не видели никогда. Оба были достаточно умны и тактичны, чтобы не быть ревнивыми, не срывать зло на другом; они абсолютно доверяли друг другу. Судья и его жена, прожив в счастливом браке всю свою жизнь, грелись теперь в атмосфере еще одного счастливого брака, словно в двойном защитном кольце.

Когда развод стал делом решенным, старики немало размышляли над тем, не попытаться ли помирить детей; потом все же решили не вмешиваться. Иза никогда не обращалась к ним за советом, даже в девичестве; она уже тогда незаметно взяла на себя роль главы семьи. Конечно, скрыть свое огорчение они не могли. Когда Антал ушел из их дома, оба чувствовали: что-то кончилось, кончилось необратимо — может быть, умерла та девочка Иза, которая оставалась для них ребенком, даже выйдя замуж, ведь она жила с ними под одной крышей, они могли видеть ее в ночной рубашке, с волосами, сколотыми для купанья, в шлепанцах, готовящейся ко сну. Собственно, никто не удивился особенно, когда она сообщила, что нашла другую работу, старики даже друг на друга не посмотрели, когда она это сказала; а ведь сколько они шептались об этом вечерами в постели. Что ж, в Пешт так в Пешт; наверное, это самое разумное. Конечно, им нелегко было, когда Иза села в такси и уехала; они стояли у ворот, обнявшись, словно так им легче было нести свое горе, и смотрели ей вслед. «Так вот и жизнь однажды попрощается с нами, — думал Винце, — так же внезапно, и уйдет, не оглянувшись назад. Хотелось бы мне не заметить, пропустить этот час».

Теперь, улегшись в постель — примерно на том самом месте, где стояли когда-то кровати стариков, — Антал думал не об Изе, а об ее матери. Его охватила тревога, как каждый раз, когда он о ней вспоминал. «Поняла ли она? — размышлял он про себя. — Поняла ли, и если поняла, то как перенесла это?» Матери своей Антал не помнил; бабушкино лицо в путаной сетке морщин запечатлелось в его памяти лишь не сходящим с него выражением вечной заботы, недоверия, страха; доброе и улыбчивое материнское лицо, увековеченное в знаменитых картинах и скульптурах, впервые глянуло на него лишь здесь, в этом доме. Как странно было отыскивать в старой Изу, обнаруживать за необразованностью природный ум, жизнерадостность, бесконечное трудолюбие — все то, что так привлекало его и в Изе, составляло часть ее натуры. Что за руки были у старой, проворные, не ведающие отдыха, что за изворотливый ум, что за доброжелательная, полная юмора любознательность в сочетании с постоянной готовностью к жертве, к самоотдаче! Славно было бы поговорить с нею, думал Антал, только старая не нуждается ни в нем самом, ни в его помощи.