Ефим Сорокин: Милостыня от неправды

Йот загадочно улыбнулся и погладил свою острую лысину, так погладил, будто у него шевелюра была пышная или объем лысины намного больше, чем сам Йот об этом думал.

Мне нравилась Ноема. У нее были василькового цвета глаза и льняные кудрявые волосы. В школе шутили, будто она родилась от ангела. Она никогда не грызла семечки зубами и не сплевывала лузгу, а всегда отколупывала скорлупки пальцами. Ей не нравилось ее имя. Очень многим оно напоминало развратную Ноему-жрицу из прошлого человечества, когда люди еще были разделены на сифитов и каинитов.

Когда я вышел от Йота, он крикнул в настежь раскрытое окно:

— Ной, не рассказывай никому, что я про тебя нарисовал!

В тот вечер я возвращался домой легкой походкой. Мир казался новым: на него накладывалось мощное воображение маленького Йота. Я шел по улице, мощеной прозрачными блоками с подсветкой. С крыш небоскребов, мимо которых я проходил, стартовали на орбиту космические ковчеги. Космос был повсюду. Все говорило, кричало, шептало, показывало, намекало на космос. И внутренний уют стеклянных небоскребов с садами и оранжереями не мог заслонить космоса. Я не стал сокращать путь и спускаться к железнодорожному полотну, а решил пройти д-образным мостиком, который уже казался мне музейным экспонатом… Не было никаких небоскребов, не было космических ковчегов и прозрачного тротуара с подсветкой не было, но все-таки они были! Не было, не было будущего вокруг меня, и все-таки оно было! Я сам смотрел на все вокруг как бы из будущего. Я был уверен, книга Еноха, о которой говорил Йот, поможет нам покорить космос! Я в этом не сомневался, хотя шел не по прозрачным блокам с подсветкой, а по плоским камням, отшлифованным тысячами рабочих ног. Я спускался и поднимался с улочки на улочку, переступая через лунные тени грязных кипарисов и смотрел на проплывающие мимо со скоростью моей походки прилепленные друг к другу дома с плоскими крышами. За стенами домов люди занимались обычным делом: варили похлебку в чаду очагов, ужинали, ложились спать, кто-то выцарапывал у соседа меру зерна за тайное от жены угощение ячменным вином, кто-то ругался со своим скотом в конюшне, кто-то смеялся, женщина плакала. Завтра рабочий день, вставать рано…

Через несколько дней история с рисунками Йота получила неожиданное продолжение. В школе, на перемене, ко мне подошел Суесловец, он же — Змий Прямоходящий. Он и в детстве всегда был серьезным. Те, кто не знал его, думали, что он сердитый.

— Ты когда-нибудь бывал дома у Йота? — спросил Суесловец, лениво вращая верблюжьими челюстями.

— Был, — сказал я как можно небрежнее, потому что почувствовал, что разговор пойдет о заветной тетради, которую Йот прячет в коробах. Суесловец потоптался на месте, мощно сел за мою парту, поглядел, как я ем принесенный из дома коржик.

— Макеты космических ковчегов видел? — спросил Суесловец, но было уже ясно, что речь пойдет не о них. — Йот тебе тетрадь не показывал? — спрашивает, а я коржик спокойно жую.

— Какую тетрадь?

Нетерпение уже распирало Суесловца.

— Нет, не школьную… Ну, там еще про меня… Как я с Ноемой на одну планету летал.

«Ты?!»— чуть было не вырвалось у меня, я даже поперхнулся. Мне-то все стало ясно. Йот надул нас. И, может быть, не только нас. Мне бы промолчать, но вид у Суесловца был настолько самодовольный, что умолчать было невозможно. Да и обидно за себя стало. За себя и за Ноему. Я смотрел в окно на блестящую крутую железнодорожную дугу, на которую сеял осенний дождь, мелкий и, наверное, холодный, на почерневший д-образный мост, на который тоже сеял осенний дождь. Я напряженно размышлял, говорить ли Суесловцу правду.

— Где ты планету от религиозных тиранов спасаешь?

Суесловец просиял. На том надо бы и закончить мне, а Суесловец возьми да отломи от моего коржика. И стал самодовольно жевать своими верблюжьими челюстями. Мне не жалко, но надо хотя бы спросить, а он с таким видом отломил, будто одолжение сделал. Жует, а сам на Ноему поглядывает. И даже звук какой-то самодовольный издал, похожий на тот, когда паровоз сипит паром. У меня в пальцах маленький кусочек остался. Мне его доедать расхотелось.

— Йот — идеальный рассказчик! Кому рассказывает, того и делает главным героем, — как можно небрежнее сказал я, будто всегда знал об этом. А Суесловец побледнел, а глаза его сделались неосмысленными. Тупое выражение сковало лицо Суесловца.

— Ну, Йот!.. — с угрозой проговорил Суесловец, поднимаясь из-за парты и превращаясь в Прямоходящего Змия. — Ну, Йот!..