Сорокин Ефим: Енох

Ефим Евгеньевич Сорокин

ЕНОХ

повесть

1. Его тело наливалось тяжестью, и вечерний, пропитанный изморосью воздух уже не выдерживал поступи. Путник тяжело пошел по земле. Он все еще не мог понять, куда и зачем идет. Мешал сосредоточиться свет, но он не оскорблял ни сердца, ни разума. Свет мягко просачивался сквозь них. Отвесная скала, на которую человек то и дело натыкался плечом, казалась полупрозрачной, и думалось, сквозь нее можно пройти, нарушив ее твердокаменность, точно отражение на водной глади. Но боль в плече свидетельствовала об обратном.

Человек остановился у каменной стены, будто выросшей из скалы, и долго стоял перед преградой, которая то вздымалась, то ниспадала, следуя неровностям местности. Дом с толстыми стенами, казалось, тоже вырос из скалы. Они были одного цвета - скала и дом, только дом с огоньками в пещерных комнатах выглядел поприветливее. Неподалеку от ворот путник увидел невысокую изящную колесницу. По кожаному пологу над богато украшенным кузовом мягко постукивал дождь. Он убаюкал возницу. Голова в медном шлеме склонилась на грудь, закрытую панцирем из медной чешуи. Возница спал так крепко, что нога в ботинке на шнуровке соскользнула с подножки, и дождь мочил обувь. Что-то подсказывало путнику, что колесницы здесь быть не должно. У строгих задумчивых скал она выглядели инородно. Лошади всхрапнули, когда путник прошел мимо, и чуть подали назад. Возница мотнул головой, но не проснулся.

Мужчина привычно просунул руку в маленькое отверстие у тяжелой калитки и с усилием отодвинул задвижку с другой стороны. Штырь на бруске к удивлению оказался железным, а не деревянным, как ожидалось. Из-за дома с лаем выскочил вислоухий пес, но тут же завилял хвостом, бросился на грудь человека. Тот улыбнулся и вытер собачью слюну с бороды. Пес мощно терся о ноги путника. Мягкие сполохи света изнутри растворили тянущиеся цепью вдоль скалы конюшни, погреба, загоны для скота. Мужчина зажал виски и долго стоял, чуть покачиваясь взад-вперед. Потом подошел к окну, затянутому прозрачным овечьим пузырем, облокотился на перекладину приставной лестницы.

В комнате с побеленными стенами при свете сальной свечи, у очага, из которого сквозняк выдувал искры, на чурбаках пальмовых бревен сидели мужчина и женщина. Из острых стеблей женщина плела мешок. От шеи до пят она была закутана в ткань белого цвета. Голову ее покрывала плотная шерстяная накидка.

- ...и нет ничего предосудительного, что он добивается руки матери, - говорил мужчина, медленно развязывая на голове тюрбан. - К тому же Тувалкаин очень влиятельный человек в городе, очень влиятельный, Мелхиседека. - Мужчина собрал сзади длинные волосы и привычным резким движением связал их шнурком.

- Твой отец - Енох, может быть, еще жив, - скорее с обидой, нежели с укором возразила женщина.

- Я сам вот этими глазами видел, как отца уносил огромный орел. Они поднялись так высоко, что превратились в точку. После таких полетов не выживают, Мелхиседека!

- Енох, - тихо произнес стоящий у окна путник и осторожно оперся рукой о стену, точно сомневался в ее твердокаменности, будет ли она ему опорой. - Енох. - Имя казалось знакомым.

- Наши мужчины давно спускаются к каинитянкам, - сказала женщина. - Но чтобы каинит просил руки у дочери Сифа!.. - Женщина смутилась и замолчала, сделав вид, что целиком сосредоточилась на плетении мешка.

- Давно пора покончить с этим предрассудком. В конце концов Тувалкаин прав: все мы дети Адама.

- Иногда кажется, Мафусаил, что ты готов преклоняться перед каинитами.

- Это не так! Но к Тувалкаину отношусь с уважением. Бог дал ему дар чувствовать медь и железо. Его стрелы кормят и нас, сифитов.

Горькая улыбка Мелхиседеки немного смутила Мафусаила.

- Разве не Бог питает людей, Мафусаил?

- А разве твой отец и мой дед Иаред не учили тому, чтобы мы не боялись каинитов?.. Не учил ли нас Енох почтительно относиться к вещам, как к творениям Божьим? Не учил ли Енох: раз дал тебе Бог вещь, употребляй ее во славу Божью? Кому плохо от тех удивительных вещей, которые создает своим гением Тувалкаин?

- Енох учил не пристращаться к вещам, не хвалиться своими и не завидовать чужим!

- Не стыди меня, Мелхиседека! Мне самому иногда совестно за свои слова. Прости меня! Я не хотел тебя рассердить.

Мелхиседека опустила недовязанный мешок и ласково и удивленно посмотрела на племянника.

- Еще раз прости меня, - сказал Мафусаил. - Мне почему-то тяжело сегодня, будто приближается что-то... что-то...