Ефим Сорокин - Милостыня от неправды

«Родословная не представляет полного списка племен, происходящих от Каина, которые называют себя сынами человеческими или детьми века сего. Каин родил Еноха и основал город, который назвал именем первенца своего. Енох родил Ирада и других сынов и дочерей. Ирад родил Мехиаеля и других сынов и дочерей. Мехиаель родил Мафусала и других сынов и дочерей. Мафусал ходил пред Господом и обратил племя свое к поклонению Истине, но ненадолго. Мафусал родил Ламеха, который убил Каина. У Ламеха — две жены: Ада и Цилла. Ада родила Иавала. Он — отец живущих в шатрах со стадами. Имя его брата — Иавул. Он — отец всех играющих на гуслях и свирели. Цилла родила Тувалкаина, который был кузнецом всех орудий. Он основал город и объединил всех людей под властью каинитов. Имя сестры его — Ноема. Она — жрица и положила начало блудному идолослужению».

Однажды в нашей трапезной состоялся малоприятный разговор. Я даже представить не мог, что моя кроткая мать способна на подобное! Как оказалось, я придумал ее безропотность. Она представляла собой светлое, бесконечно любящее, малоразговорчивое существо, под добрые руки которой бежали плачущие малыши, обиженные или домашними животными, или пустячными ссорами с братьями и сестрами, или справедливым наказанием отца. Но тут мать возмутилась до удушья, когда Ламех прочитал пришедшую из города депешу от моего деда Мафусала. Это был краткий ответ на наше с отцом пространное письмо.

— Нет, — сказала мать, а мы с отцом удивленно переглянулись.

Мафусал писал, что возвращаются к людям несправедливо забытые религиозные ценности, открываются храмы, в которых богослужение проходит так, как служили праотцы наши, сифиты. И ему, Мафусалу, было бы отрадно видеть среди священников сынов Божиих Ноя — первенца его первенца. Мафусал предлагал походатайствовать за меня перед епископом-сифитом, ибо знаком с ним и знаком не шапочно. И еще дед на время учебы предлагал мне пожить в его доме.

— Отписали Мафусалу в город, мне ничего не сказали — молодцы! — Мать обратилась к отцу: — А тебя я вообще не понимаю! Ной еще молод и пока мало в чем разбирается, но ты-то, ты! Ной хочет в город, потому что в город уезжает Ноема. Но она будет нянчить детей своих родственников, а Ною… Куда ты его толкаешь? — И обвела меня жалеющими глазами. — Сына своего! Первенца! — И, вздохнув протяжно, с вызовом посмотрела на отца. Он вращал на столе поточенную мышами картофелину. — Что ты молчишь? — как можно строже спросила мать и для пущего укора вырвала у Ламеха из рук картофелину. Мать нечасто позволяла себе повышать голос на отца. Ламех иногда собирал в нашем дворе какие-нибудь мелкие железяки и уносил в мастерскую, потому что там всегда чего-нибудь не хватало. Мать иногда выговаривала отцу: «Люди с работы домой несут, а он из дома — на работу!» К этому все привыкли, но в случае с письмом Мафусала ее возмущение было мне непонятно.

— Ной, ты, кажется, собирался к Ноеме, — сказал отец уважительным голосом, предупредительно открыв дверь.

Прихватив глиняные таблички со знаменательными датами, я неохотно вышел из дома. Снаружи заглянул в окно: отец, усадив мать на пальмовый пенек, что-то горячо втолковывал ей. Она покорно опустила глаза и с провинившимся видом теребила в пальцах край фартука.

Я прошел садом и через невысокую каменную стену заглянул во дворик соседнего дома. Ноема в черном домашнем одеянии застыла с опущенными в пенное корыто руками. На фоне сохнувших белых простынь она походила на какой-то древний знак, смысл которого не угадывался. Девушка читала мелом написанный на стене текст. Я очнулся, когда Ноема продолжила стирку и легко перепрыгнул через стену.

— Что это? — спросил я про меловой текст. Ноема смущенно улыбнулась.

— Никак не могу запомнить Енохову молитву, вот и написала ее на стене.

Отец Ноемы у другого угла дома колол дрова. Топор раздавался очень редко. Человек, которому не хватало воздуха, двумя руками поднимал чурбак, ставил его на пень, брал в руки топор, до того прислоненный к дубу, медленно, очень медленно поднимал его и, обессиленный, опускал. Чурбак половинился с сухим трескучим звуком, как-то зигзагообразно, точно невидимая молния, рассекающим воздух, которого так не хватало дровосеку. Он долго отдыхал, поставив топор к дубу и прислонившись к нему спиной, смотрел в небо. Потом брал двумя руками ополовиненный чурбак, тщательно устанавливал на пень и отнимал от дуба топор… Положив два полена в поленицу, отец Ноемы отдыхал, сидя на крылечке. Я слышал тревожное дыхание. Я не раз предлагал свою помощь, но человек, которому не хватало воздуха, всегда отказывался от нее.