Симона Шварц-Барт - Жан-Малыш с острова Гваделупа

— К чему эти слезы и крики? Никто их не увидит и не услышит. Ведь мы забыли своих богов, забыли свой язык, даже имя свое — и то забыли; от кого же нам ждать помощи?

И ответило ему родное племя: мы ни от кого не ждем помощи, но мы не в силах сдержать слез…

И сказал им М‘Панде, тот, кому суждено было стать первым королем Низких Сонанке:

— Сегодня я не стану плакать вместе с вами неужто вы не видите, что слезами горю не поможешь что пора нам осушить глаза раз и навсегда, сменить их на другие?!

И кто-то насмешливо спросил Старика:

— А голову нам тоже нужно другую?

— И голову тоже сменить не мешает, — сказал М‘Панде.

— А утробу?

— И утробу тоже.

— И сердце?

— И сердце, — ответил М‘Панде.

— А что же от нас тогда останется?

— Ничего, ничего от прежних нас не останется, — заключил М‘Панде.

И возрадовался весь народ таким словам Старца, ибо уже невмоготу ему было терпеть самого себя.

— А ты уверен, что так и надо, отец?

— Уверен, — ответил М‘Панде, — потому что только двое на этой земле знают истину: тот, кто бьет, и тот, кого бьют.

И сразу же высохли все слезы, и началась война. Народ без бога, без языка, без имени на челе своем изготовился к битве, как леопард к прыжку, и вскоре запахло по всей стране кровью. А когда на время утихали битвы, родственники павших подходили к берегу и через реку осыпали друг друга проклятиями. А потом вступили в схватку и сами Тени погибших. Выходили они из своих подземных чертогов и схватывались в воздушных сражениях, и были те сражения свирепее земных, и поднимали они до самых небес зловещие пылевые смерчи. И покрылись бескрайние равнины белеющими на солнце скелетами. Казалось, сама земля принялась пожирать своих обитателей, да-да, пожирать, и на обоих берегах реки заговорили о том, что так скоро никого не останется, что пора растить новых воинов…

Тот, кто принес людям мир, был невиданно высокого роста: таких теперь нет. Он принадлежал к племени Сонанке и умел превращаться в ворона, ибо служил посланником своему королю, — так что колдовство здесь было ни при чем. Однажды этот человек потихоньку надел свои крылья и, перелетев через реку, опустился как раз посреди хижины М‘Панде, первого короля Низких Сонанке. Там он вновь обрел человеческий облик и уселся двери. Увидев его, телохранители короля на миг оцепенели. Потом они спохватились и взялись было за мечи, чтобы убить врага, но тут появился король и протянул ему чашу с водой. Человек молча выпил, и король воскликнул: вы видели — он испил моей воды! Потом король протянул человеку блюдо с мясом, тот взял мясо и спокойно съел. Тогда сказал король своей страже: вы видели — он испил моей воды и не отказался от куска мяса под крышей моего дома, так кто же мы — люди или пожиратели людей? А потом он, обратившись к гостю, спросил, что привело его на этот берег реки, и знатный Сонанке пожал плечами:

— О король, как сделать, чтобы вы нам простили ваше тысячелетнее рабство?

Старец с волосами цвета морской пены удивился и сказал:

— Венеру всегда видно рядом с Луной, но это ведь не означает, что она у нее в услужении. А теперь я хочу спросить тебя, уважаемый гость: как сделать, сын мой, чтобы вы простили нам мятежный отказ от рабства?

— Твоя правда, — сокрушенно ответил незнакомец, — ни мы, ни вы ничего не можем поделать, а значит, умрем все до последнего…

— Кто послал тебя? — тихо спросил король.

— Я сам себе посланник.

— Может, ты услышал чей-то голос? — взволнованно произнес король, и, когда пришелец отрицательно качнул головой, старый М‘Панде уселся напротив гостя и надолго задумался.

Потом, с просветленным лицом, он приказал привести шестьдесят двухгодовалых быков и сам проводил врага своего племени до реки Сеетане, чтобы с ним ничего не случилось по дороге. Незнакомец перешел реку вброд, за ним — стадо, которое воины гнали к другому берегу, и ни один волос не упал с головы пришельца. Вот так и кончилась война между Сонанке и их бывшими рабами, кончилась, хотя никто не объявлял мира. С тех пор только воины-одиночки, прячась в лесных зарослях, пересекали иногда ночью реку и, пока их не убивали, уничтожали все живое на своем пути. Но то была неизбежная дань прожорливому зверю войны, и эти кровавые дела безумцев не нарушили перемирия, которое длится по сей день — эйя, эйя! — на этих вот холмах…