Симона Шварц-Барт - Жан-Малыш с острова Гваделупа

И со зловещим свистом, от которого затрепетали все соседние племена, вылетела стрела: Сонанке, которые прежде были дичью, сами стали охотниками, и целые королевства рушились на их пути, целые поколения уходили под землю. Слепец перебирал струны коры, и кровь его детей требовала все новой крови, и не было конца людскому горю. И случилось так, что после смерти короля кора продолжала петь сама по себе, и Сонанке не свернули со своего пути, шли напролом, как всепожирающая туча саранчи. И так продолжалось тысячу лет, пока кора не рассыпалась в прах. Это случилось, когда они оказались в здешних краях, меж рекой Сеетане и излучиной великой реки Нигер. В те времена здесь жил народ, и у него было свое имя, свой язык, свои древние, как горы, предания, — то был наш народ. Сонанке принялись нас пожирать. Но, поняв, что больше им идти некуда, что сама песня коры обратилась в прах, они решили поработить нас, наступить нам на горло, и вот их обычаи стали нашими, и мы забыли даже свое имя. Поэтому с незапамятных времен и даже еще раньше того нас называют Низкими Сонанке — отпрысками, жалким отродьем настоящих Сонанке. Мы оставались на своей земле, но плоды земли этой принадлежали им, и чрево жен наших тоже принадлежало им, и мужчины наши защищали их королевство. Правда, нынче все это лишь слабое эхо ветхой старины, мы давно уже сбросили иго. Но до сих пор почитаем мы их богов, строим свои хижины так, как строили они, ибо ничего, ничего не помним о том, кем мы были когда-то на этих вот землях: дети мои, вы слышите свист летящей стрелы в небе?..

— Слышу, — прошептал Жан-Малыш, — нутром своим слышу я свист этой стрелы, но мне не ясно, куда она летит, и… кажется, я схожу с ума: неужели у этих людей, что обратили вас в рабство, была черная кожа?

— Конечно, черная, — ответил маленький человечек, нахмурившись, — но при чем здесь цвет их кожи?

— Я, наверное, рехнулся, у меня в голове все перепуталось. Я ясно вижу стрелу в небе, но не пойму ее цель: что же получается — негр сам себя заковал в цепи?

— Что за странное слово? — спросил Майяри, почесав за ухом. — Не наше слово, такого нет в нашем языке.

— О каком слове ты говоришь? — удивился Жан-Малыш.

— О слове «негр».

Жан-Малыш долго смотрел на мальчика и, когда, наконец, понял, что тот не шутит, сказал:

— Брат мой, мой далекий брат, живущий по эту сторону большой воды, забудь мои слова и продолжай свою историю, прошу тебя.

— Брат? — недоверчиво повторил африканец, и, опустив веки, отрешившись от всего окружающего, он продолжил свой рассказ тем же тягучим, напевным голосом примерного ученика, детским и в то же время странно взрослым — верно, голосом самого короля, его отца.

Минула еще одна тысяча лет; так-то вот. Одно за другим сменялись под солнцем поколения и на том, и на другом берегу Сеетане. Но всему когда-нибудь приходит конец: повадился кувшин по воду ходить — там ему и голову сложить, то же самое и произошло с появлением на побережье белых людей, так-то вот.

Еще раньше Сонанке продавали некоторых наших людей торговцам, а те отправляли их в такие дальние дали, затерянные за тридевять земель, что несчастные уже никогда не находили дорогу домой. Они продавали тех, кто им не нравился, тех, кто смотрел на них косо, и тех, кто клял их за глаза. Но когда появились белые, торговцы живым товаром налетели как саранча, и потянулись к побережью длинные вереницы рабов, которые исчезали за морем бесследно, навеки пропадали с глаз, будто сходили в Царство Теней: вот тогда-то кувшин и разбился…

Однажды приказали одному из наших парней добыть антилопу. И когда он возвратился с охоты ни с чем, хозяин высек его и на ночь забил в колодки. На следующее утро, сняв колодки с его ног, хозяин снова послал его за антилопой, и тогда парень ответил, затаив хитрость, о которой никто не догадался: уж сегодня-то я не промахнусь. Но опять он возвратился с пустыми рука ми, и, когда хозяин уже шел к нему со своей плетью, парень поднял лук да и уложил его наповал. А после этого воскликнул: «Вот так!» Он откинул лук и сказал бросившимся на него близким убитого: отойдите, я не птица — не улечу. Ему выкололи глаза, забили в ноздри деревянные клинья, и те соплеменники, кто видел его муки, плача говорили: скорбит небо и истекает дождем слез, — горе заливает нашу землю. И был среди них один древний старец по имени М‘Панде, седой, как морская пена. Когда не стало молодого охотника, он в раздумье отошел в сторону. То был мудрый человек, много посеял он за свою жизнь семян разума, из которых выросли прекрасные сады. Поразмыслив немного, он возвратился к соплеменникам и сказал: