Марина Вишневецкая - Вышел месяц из тумана

– Вспоминай же! Осталось чуть-чуть!– вцепилась в края и ликует.

Тормозим! Аня съезжает ко мне. Мы зависли. Почти над костром! Метрах в трех. Не изжарить же нас здесь задумали?

И Анюша увидела наконец и отпрянула… Шепчет мне в ухо:

– Ни звука. Я их знаю. Пригнись!.

Особа без возраста в синем платье что-то тянет к себе. Это – кипа бумаги. И ее же тащит на себя парень… скорее, черноволосый мужик. На нем шорты, по-моему.

– Меня все касается!– у женщины хрипловатый, похоже, что сорванный голос.

В ответ – лишь рывки и сопение.

– Да чего такого я о тебе не знаю?! О блядстве твоем? Мне Ольга плечо обрыдала – до ревматизма! Я понять хочу! Я эту хмурь рассеять хочу!

– Тебе, Томусенька, по силам рассеять разве что доброе, мудрое, вечное!– ему наконец удается кипу вырвать, и тут же он бросает ее в костер.

Пухлыми руками… они похожи сейчас на две керосинки… женщина пытается выхватить из огня хоть какие-то листки. Парень же, наоборот, заталкивает всю кипу ногами – поглубже.

Ветер проносит листок над песком. Женщина гонится за ним, хватает его с кошачьей цепкостью и сует за пазуху. И еще один, обгоревший, умудряется вытащить из огня. Отбегает. Парень ловит ее за подол и валит на землю. Она падает на листок – он, должно быть, у нее где-то под подбородком – и читает, как лает:

– «…словно в детстве, когда мы с моста прыгали в вагоны с песком. Он бесстрашный был и тогда. А я – мамин любимый сыночек, со мной что случись – моя мама-мамусенька не переживет! Только я все равно за ним прыгал, летел вниз кулем – и два раза умереть успевал – за себя и за мамочку! Он ведь списывал у меня все, кроме русского. Но я все равно был „Сема-не-все-дома“, а он улыбался, и все таяли. И такое же бурное таяние…»

Оба молча лежат на земле. Вниз лицом, потому и не видят нас. Оба устало сопят.

– Я, Томусенька, просто – чтоб ты отогрелась,– но ногой норовит подпихнуть в огонь то, что еще не сгорело.

Неуклюже поднявшись, она разрывает листок и бросает ошметки в костер:

– Так! Твоей главы больше нет! Я тебе сразу сказала, что она ни к чему! Потому что моя, считай, вся целиком – исключительно про нас с Галиком.

Аня тянет меня. Она хочет, чтобы я рядом с ней лег на дно. Шепчет:

– Севкина мымрочка. Ну их на фиг. Перележим.

И теперь – только шорохи и голоса. Только Анюшины волосы на щеке и под рукой – оцинкованная прохлада.

Севкина мымрочка означает, наверно, супруга? Ее сорванный голос:

– Розенцвейг! Если весь твой рассказ – о нашем детстве, а значит, о Севке и обо мне,– это же параллельный ряд детству Галика! Ты понимаешь, что ты сделал? Какого черта ты ее спалил?

– Говорю же тебе! Для сугрева! Чтоб костер не протух. О! Томусик! Корыто!

– Опять?!– в ее голосе оторопь.

– Чти спонтанность, Томусик! На ней мир, между прочим, стоит.

– Ты же говорил, что низший, физический, элементарный!

– А вот же – корыта! Из ничего возникают, никуда деваются.

– Раньше хоть мимо летали. Висит как кирпич!

– Спонтанность она на то и спонтанность!– он, кажется, сморкается.– А там, глядишь, трах-бах – и Всевочка из него выпорхнет!

– Его еще тут не хватало!

– Мы, Томусенька, прямо как Гоголь.

– Потому что я не могла всего рассказать!– в ее раздражении вдруг и нотки отчаяния: – Я не могла! И он будет держать меня здесь, и пугать, и нервировать этими корытами, твоей рожей неопохмеленной!.. Но как я могла?! Все-таки образ матери в нашей литературе – всегда особняком.

– Особняком! Как я люблю – в стиле вампир.

– Неправда! Ни Медеи, ни гамлетовской Гертруды ты в русской литературе не найдешь! Не случайно у колыбели, как говорится, «нашего всего» стоит светлый образ Арины Родионовны. Роковые особы Достоевского не в счет – они все бездетны. А я ведь мать.

– Ты, Томусик, сама же сказала, что глава твоя – вся про Галика. Ну? Чего ты? Прорвемся!

– Для слабослышащих повторяю: я не могла в ней рассказать всего! Как я обманывала мужа! Я же Севке еще когда сказала, что с Галиком все закончено! Потому что мой муж мне сказал: хорошо, мы разводимся. И я нашими спиногрызиками поклялась!.. А Денис? Я ведь специально познакомила его с Денисом. Взяла их обоих вместе с классом – в Ленинград. Я их всюду таскала вдвоем, чтоб никто не подумал такого ! Галик сделался другом Дениса, старшим другом. Денис мой был счастлив… Я лучше издохну здесь, в этих песках, чем позволю такое… в таком виде и о таком!..

– Ой, как много-то падежей! Одного только винительного недостает. Да, Томусенька? А широкие массы читателей заждались. Про твой давательный падеж или падёж – как правильно-то?– они уже все усво… Ой!