Амир-Хосейн Фарди - Исмаил

Дом, как обычно, был безмолвен и темен. Он тихо открыл дверь и вошел. Когда включил свет, мать проснулась, села в постели и сонным голосом спросила:

— Ты ужинал?

— Нет.

— Я тебе оставила в кастрюльке. Сейчас разогрею.

— Не надо, мамуля, спи, я так поем.

— Желудок заболит от холодного.

— Ничего, ты спи.

Он, не раздеваясь, постелил скатерть и поставил на нее кастрюльку. В ней было чечевичное пюре с помидорами, и еще был черствый овальный хлеб. Он любил чечевицу, но сейчас было не до нее. Он кое-как проглотил немного и встал. Свернул скатерть. Потом крепко задумался. Спать нельзя было, ведь за ним обязательно придут, точно так же, как пришли к Джаваду. Нужно было что-то делать с книгами и листовками. Он любил эти книги, он месяцы и целые годы беседовал с ними, жил с ними, учился у них. У него были слишком добрые воспоминания о них, чтобы можно было их разом куда-то выкинуть. Но такого места, чтобы отнести и спрятать, тоже не было. И вот он сидел, перебирая книги, глядя то на лицевую, то на заднюю сторону обложки, быстро пролистывал и думал, где бы можно было в безопасности их сохранить. Одно только место приходило в голову, и это было кофейное заведение Али-Индуса, та подсобная комнатка, в которой со стены смотрела черными большими глазами индийская актриса. Сердце Исмаила сжималось, когда он думал об Али-Индусе. В последнее время он его почти не видел, а когда встречался лицом к лицу, приветствовал его и проходил мимо. Ясно было, что Али-Индус хотел бы с ним поговорить, но он этого не хотел. Прощался и уходил. Когда Али-Индус услышал, что он ушел из банка, он сказал: «Исмаил-синеглаз, что ты делаешь, зачем разумному человеку уходить из банка?»

Исмаил и тогда не стал с ним говорить, проигнорировав его беспокойство и его серьезный тон. После таких холодных встреч теперь идти к нему было неловко. Хотя в душе Исмаил относился к Али-Индусу по-доброму.

Шум автомобиля, свернувшего на их улицу, отвлек его от мыслей об Али-Индусе. Исмаил забеспокоился. Наверняка скоро машина остановится и у их дома, и раздастся звонок. И он торопливо начал отделять запрещенные книги от обычных. И все-таки, откладывая книги, не мог не перелистывать некоторые страницы, даже вырывал кое-что и складывал отдельно. После книг пришла очередь листовок. Они были рассованы там и сям. Потом взгляд его упал на письма от Сары, сложенные стопкой в порядке, по датам. Все тело его загорелось. Знакомый почерк. Он со страстью смотрел на эти письма. И опять ласковый голос, как давно уже не бывало, зазвучал в его ушах:

— Ты — кто?

И глаза цвета меда с беспокойством посмотрели на него. Вновь жгучий жар волной побежал по его жилам. Тело его воспламенилось, и наступило знакомое приятное состояние. Он обо всем забыл и отдался ветерку, который уносил его с собой в степи, полные маков и нарциссов. Он оторвал взгляд от начертания букв, дрожащих сейчас в его глазах, и посмотрел в единственное окно комнаты. По ту сторону холодного, в узорах мороза, стекла была черная, как смола, ночь — настолько черная, густая и тяжелая, словно она была такой с первых мгновений мироздания, и останется таковой до его последних мгновений.

Послышался звук шагов. Это вошла мать. Он оторвал взгляд от тьмы за окном.

— Чего ты не спишь, зачем это все разбросал по полу?

— Ничего особенного, просто хочу кое-что спрятать с глаз долой.

— Что-то случилось?

— Не то чтобы случилось, но хочу в укромное место убрать, могут появиться сложности.

— И куда же ты хочешь убрать?

— Не знаю, может быть, под лестницу? Топор ведь есть. Доски сниму, сложу туда и землей присыплю, тут ведь немного.

— Так ты что, прямо сейчас это хочешь делать?

— Да, неспокойно как-то. Прямо сейчас бы надо.

— Чем так корячиться, лучше их сложить в мусорный мешок, я бы вынесла на улицу, на помойку, поди докажи потом, чье это?

— Нет, жалко, и ведь это не навсегда, когда-нибудь это кончится, волей Аллаха!

— Когда оно там кончится, скорее мы помрем!

Он собрал вместе то, что следовало зарыть под лестницу. Письма отложил отдельно. Скатал лежащий под лестницей коврик. Мать тем временем принесла топор и вручила ему.

— Потихоньку ломай, чтобы соседи не услышали.

— Ясное дело.

Он уперся коленями в холодные плитки пола. Взяв топор, шепотом призвал Аллаха на помощь и ударил по доскам. Там все оказалось трухлявым. Посыпалась земля и штукатурка. Он посмотрел на мать:

— Как это держалось-то все, не пойму.

— Да сгнило уже все. Столько лет, как построили!