Сергей Мильшин - Атаман

Он снова положил ладонь на руку сына и заглянул ему в глаза:

— Ты готов?

Хамид вздохнул. Молчал, думал, покачивая чайные остатки в пиале. Наконец отставил пиалу и выпрямился:

— Завтра пойдем. Двоюродных братьев возьму.

— Правильно, сын! — Отец не стал скрывать удовлетворения.

К дому старика Калашникова черкесы присматривались уже давно — уж очень удобно стоит: в стороне от станицы, пока помощь соберут да прискачут — два раза можно уйти. Рядом начинались густые заросли ивняка и граба, уходящие к оврагу. А тот уже выводил прямо к броду через Лабу. К тому же в доме живут только дед да старуха. На них цыкнешь разок и делай, что хочешь. Поэтому когда выбирали, на кого сделать набег, все пятеро сразу согласились с предложением Закира — старшего двоюродного брата Хамида.

— У него и хозяйство большое, — объяснял Закир, — и лошади, и свиньи, и птица, и овец десятка два, есть чем поживиться. И риска никакого, ты бы и один справился, но с братьями все-таки спокойней. А выходить лучше завтра утром. По холодку дойдем. Днем подошлем кого-нибудь, пусть понаблюдает, а вечерком наведаемся в гости, — он хмыкнул довольный собой.

Заулыбались и остальные черкесы. Только молодой Ахмед, самый младший из братьев — недавно ему исполнилось 14 — нахмурился.

— Зачем про свиней говоришь? — Его голос от волнения сорвался. Он отвернулся в сторону, не желая смотреть брату в глаза. — Зачем нам, правоверным, мараться о грязное животное?

Закир, словно рукой, смахнул с лица улыбку. Вместо нее появилось уважительно-снисходительное выражение. Стараясь не задеть оголенные струны подросткового самолюбия, осторожно объяснил:

— Свинья — животное грязное, это правда. Аллах нам запрещал его употреблять в пищу. Так?

Ахмед нерешительно кивнул.

— Так мы и не будем его есть. Заберем и потом этим же гяурам продадим. А деньги на благое дело пойдут — брату на калым. Согласен?

Ахмед снова кивнул и покраснел.

— Ну, если так, тогда другое дело.

Хамид поерзал и, не вставая, на пятках развернулся на восток.

— А теперь, братья, помолимся перед благородным делом.

Черкесы молча последовали его примеру.

К обеду маленький отряд переправился через обмелевшую Лабу. Коней оставили на своем берегу. Прежде чем отправиться к казачьей усадьбе, выслали на разведку Ахмеда. Тот выкопал пещерку в небольшом стоге сена перед воротами, постаравшись так разложить сено, чтобы со стороны было не заметно, и уютно устроился в ней. Кинжал положил прямо перед собой — так спокойней. Если вдруг старик подойдет к стожку, он ни за что не оплошает.

Весь день у деда во дворе возился какой-то очень здоровый казак, наверное, сын. Потом появился дед. И правда, совсем тщедушный, на такого и кинжал не понадобится. Щелбаном убить можно. Главное, чтобы сын ушел сегодня. Если останется ночевать, сразу станет намного сложней — справиться с таким быком будет нелегко. Ахмед, зарывшись поглубже в пахучее свежее сено, приготовился ждать до темноты — так распорядились старшие братья.

Сумерки неспешно заливали двор. Солнце опускалось где-то за спиной, и его лучи, скрытые коньком крыши, уже не освещали ни сарай, у которого кто-то, не разобравшись с хитрым засовом, выламывал крепкую дверь, ни птичник, где кричала возмущенно на разные голоса домашняя птица, ни конюшню, откуда спиной вперед выходил невысокий черкес, изо всех сил вытягивая сопротивляющуюся кобылу. Его винтовка болталась на плече. Дед Тимка вставил первый патрон в берданку и медленно передернул затвор. С этого врага он и решил начать личную войну с горцами.

— Эх, давненько не воевал. Да и разбойники давненько на нашу сторону не хаживали. Ну, ничего, мы еще свое наверстаем… ох, спасибо, черкесы, уважили… — Старик бурчал под нос, заботясь лишь об одном — чтобы на улице было не слышно.

Он осторожно кинжалом подцепил деревянные плашки, прижимавшие стеклянное полотно на фронтоне чердака, и отставил ценное стекло в сторону. Черкес во дворе уже вывел Майку из сарая и тянул ее за уздечку к выходу со двора. Кобыла вскидывала морду и косилась глазом обратно, словно ожидая, что из глубины конюшни вот-вот подоспеет помощь — ее повелитель Муром. Конь бушевал в загоне, сейчас он хотел добраться до врагов и разорвать, затоптать их, как его предки — дикие кони поступали с волками, отбивавшими от стада молодых кобылиц и жеребят. Те, которые в эти минуты хозяйничали во дворе, в понимании Мурома тоже были волки, потому что действовали как хищники — нагло проникли на чужую территорию и, пользуясь тем, что вожак не мог до них дотянуться, отбивали самку. Дед Тимка слышал, как он страшно всхрапывал и бил копытами в стенки загона. Бил тщетно, в прошлом году дед вместе с сыном полностью заменили жерди загонов на крепкие дубовые. Мимо черкеса пробежали трое, один остановился и что-то негромко сказал «коневоду». Вместе громко засмеялись. Усмехаясь, тот побежал дальше и скрылся в овчарне, где, судя по бестолковому стуку мелких копыт и бекающим протяжным воплям, уже вовсю хозяйничали его товарищи.