Сергей Мильшин - Атаман

— Какие гости? — бабка пригнулась и заговорила шепотом.

— Черкесы!

Пелагея закрыла рот ладошкой и выронила корыто. Глухой стук прозвучал, как выстрел.

— Тише ты, — прошипел дед и вороном кинулся к двери, приговаривая, — не зря, значит, сено разворошено было. Эх, забыл проверить…

Забросил тугой крючок на петлю и прижался ухом к двери. Испуганно кудахтали куры, визжал на одной ноте поросенок, кони шарахались от кого-то в конюшне.

— А, может, и правильно, что забыл, шлепнули бы, да и всего делов… Ну, да что теперь думать… Похоже, им пока не до нас. — Он снова присел и на полусогнутых поковылял к сундуку в горнице. — Бабка, давай на чердак, я догоню.

Взобравшись по расшатанной лестнице на пыльный чердак, дед Тимка закрыл за собой потолочную дверцу и аккуратно развернул сверток, который захватил с собой. Из старенького рушника выглянул тусклый ствол берданы.

— Ты чего это, — шепотом вскинулась Пелагея, — воевать что ли собрался?

— А что, сидеть ждать, пока они к нам в избу заберутся, да придавят, как клопов?

Бабка только охнула и молча, словно загипнотизированная, уставилась на оружие.

— Вот и пригодилась, родная, — дед погладил вороненый ствол и высыпал из кармана на разложенный рушник горсть патронов.

Хамид собрался жениться. Вечером долго сидели с отцом, подсчитывали и соображали, как собрать калым. Невесту присмотрели в соседнем ауле у Лабы. Всем хороша была девушка: и собой пригожа, и рода достойного. Одно плохо — выкуп за нее просили несусветный. Если продать жеребенка, которым по весне семью осчастливила кобыла Мака, подобрать все семейные средства и даже взять в долг у родственников, набиралось чуть больше половины.

Хамид потянулся к чайнику. Приподнял его, проверив содержимое. Чайник оказался пуст. Он уже вскинул голову, собираясь крикнуть младшую сестренку Лейлу, но отец мягко положил ладонь на руку сыну.

— Не надо, сколько можно сидеть-думать. — Он отпустил руку сына и поднял глаза, — Хочешь-не хочешь, а придется идти в набег.

Хамид глубоко вздохнул. Он до последнего надеялся, что этого удастся избежать. Хамид хоть и родился в уважаемом роду, который завоевал свое нынешнее положение в сражениях с русскими, но сам воевать никогда не стремился. Чужда ему была и кровожадность, присущая многим его сверстникам. Большинство его друзей, услышав такие слова от отца, были бы горды доверием и постарались его непременно оправдать, то есть пробраться в казачью станицу, где кого-нибудь ограбить, или устроить засаду на дороге за Лабой с тем же результатом. Хамид не разделял их устремлений. Сколько раз он спорил с товарищами, которые не скрывали ненависти к проклятым гяурам. Он считал, что пора войн прошла, пора налаживать мирные добрососедские отношения с казаками. «Русский царь силен, — говорил он, — ругаться с ним — все равно, что мочиться против ветра. Сколько можно терять в бессмысленных стычках лучших сыновей гордого адыгского народа? Надо сохранить наших джигитов, чтобы каждый затем родил нескольких сыновей. А от тех сыновей появятся еще дети. И когда-нибудь нас станет много, так много, что мы сможем диктовать свою волю русскому царю и получать с России дань.

— Я не зову дружить с ними и обниматься, — горячился Хамид, — просто непосильно человеку сломать молодой крепкий дуб, а вот если подождать пока он заболеет и начнет гнить, вот тогда будет самое время. А такое время обязательно придет. Нет единства у русских, у них даже казаки становятся похожими на женщин. Наш род крепче, и закон наш для всех един.

Молодежь презрительно отмахивалась от таких речей, но вот старики слушали внимательно и одобрительно качали головами. «Не по годам умен, — говорили про него и добавляли, — быть ему большим человеком, когда борода загустеет и седину возьмет».

Отец не давил на сына. Он знал, что другого выхода нет, и Хамид все равно пойдет в набег. Очень уж хороша была девушка из соседнего аула и, похоже, они уже и без родителей обо всем сговорились. Можно было, конечно, украсть девушку, но потом сложностей с ее родом не оберешься. Хамид тоже понимал это.

В душе отец не поощрял примирительные посылы сына, хотя умом и понимал, что он прав. Тут еще эти родственники… Хотя в лицо никто и не обвинял сына в трусости, но за глаза, отец подозревал, говорили наверняка. И вот теперь есть такой подходящий повод, доказать всем, что Хамид, несмотря на мирные речи, настоящий сын своего народа — джигит и может не только к дружбе с русскими призывать, но и сразиться с ними, и не когда-нибудь в будущем, а сейчас, может быть, уже даже завтра. И что не трус!