Евгений Салиас - Атаман Устя

Широкое раздолье!.. Далеко во всѣ края раздвинулись зеленыя пустыя равнины, а по нимъ змѣемъ могучимъ вьется и бѣжитъ матушка Волга, катитъ свои сѣрыя и бурливыя волны, плескаясь о берега, прорывая и обмывая горы и холмы… Выйдя на свѣтъ Божій въ лѣсахъ дремучихъ коренной, исконной Руси, пробѣжавъ сотни вёрстъ мимо православныхъ городовъ и весей, холмовъ и долинъ, несется безъ устали среди всякой татарвы и нехристей упасть и сгинуть безслѣдно въ пучинѣ моря Каспія.

И важенъ, гордъ, сказываютъ, Каспій, что проглотилъ матушку Волгу. А не будь ея — не было бы и его на свѣтѣ.

Тамъ, далеко, выше, были города древніе, многолюдные, Тверь, Ярославль, Нижній-Новгородъ, со стѣнами зубчатыми, теремами боярскими, съ храмами златоглавыми, а ниже — татарка Казань глянула издали съ башнями и минаретами. А здѣсь, чѣмъ дальше, то глуше. Направо, горы да бугры дикіе, сплошь лѣсомъ поросшіе, скалы, дебри, а налѣво долы съ муравой да луга заливные, цвѣтистые, но и на нихъ всюду тишь мертвая, гладь безлюдная… Людей все меньше, звѣрья да птицы все больше!

Добрый человѣкъ въ эдакую дичь и глушь жить не пойдетъ. А ужъ гдѣ среди необозримой, мертвой пустоты затишья и застоя попадется поселокъ, десятка съ два домишекъ да хибарокъ, уноси ноги, береги голову, живъ человѣкъ; крестное знаменіе сотвори и минуй скорѣе, бѣги шибче прочь… Тутъ не простые хлѣбопашцы-обыватели пріютились, а вольница-негодница, сволочившись со всего свѣту, притонъ нашла и душегубствомъ жива.

Птицами небесными себя окаянные тѣ люди прозываютъ грѣховно. «Яко ни сѣютъ, ни жнутъ, а сыты бываютъ!»

Здѣсь мимо бѣгущая Волга-матушка то и дѣло кровью человѣческой красится, то и дѣло отсюда въ сѣрыхъ волнахъ своихъ мертвецовъ уноситъ и волей-неволей душегубамъ потакаетъ, концы ихъ озорныхъ дѣлъ прячетъ.

Недалеко ужъ и до города Камышина, а тамъ и до Каспія осталось докатиться. И берега все дичѣе, все безлюднѣе.

Вотъ острыя горы мѣловыя съ бѣлыми, будто сахарными, маковками, съ ельникомъ густымъ по склонамъ. И чаща лѣсная густо сплетается и топырится отъ самыхъ оголенныхъ маковокъ, что бѣлѣются на синемъ небѣ, и до самыхъ береговъ, гдѣ набѣгаетъ и бурлитъ сѣрая волна.

Противъ устьица рѣчки Еруслана, близъ самаго берега, въ котловинѣ межъ двухъ холмовъ, за которыми высится въ небо бѣлая мѣловая гора, — расчищенный яръ, и на немъ жилье, съ десятокъ хатъ. А тамъ, среди густого ельника, по скаламъ холмовъ, еще попряталось нѣсколько хижинъ, а посрединѣ на высокомъ бугрѣ, на краю каменистаго обрыва, — большая сѣрая развалина. Мѣсто это и поселокъ зовутся — Устинъ Яръ.

Половина развалины разсыпалась по бугру, и стоятъ стѣны будто рваныя… За то другая часть крѣпко еще держится, примыкая къ высокой башнѣ съ полуразрушенной верхушкой… Можетъ статься — это башня сторожевая прежняго славнаго ханства Астраханскаго. Можетъ, — мечеть татарскаго городка, безслѣдно пропавшаго, а можетъ, — была колокольней при храмѣ святой пустыни, а вся развалина была иноческой обителью, что разорили нехристи.

Много годовъ этой развалинѣ: двѣсти, а можетъ и триста, можетъ и болѣе. Какъ про то знать? Кто тутъ среди безлюдья построился, когда жилъ, какъ кончилъ? Одному Богу извѣстно. Можетъ, святой подвижникъ отъ міра сюда удалился и зачалъ, отцы пустынники стекались и жили. А можетъ, воины татарскіе изъ Астрахани дозоромъ тутъ стояли, русскаго царя и его воинства опасаясь…

Теперь же по всѣмъ хижинамъ, среди чащи ельника, живутъ люди пришлые, разноплеменные, «сволока» со всѣхъ краевъ Руси. Голыдьба, негодница, вольница.

Не охотой сволочилась она сюда, а ушла отъ неправды и безправья, иль не стерпѣвъ, согрѣшивъ — отъ суда укрылась. И не грѣхи свои замаливать собралася здѣсь, а обиды загуливать иль зло свое скрывать съ неповинныхъ, иль накипѣвшій гнѣвъ ухаживать, иль горе размыкивать…