Михаил Белозеров: Река на север

— До встречи. — Ничего не обязывающий ответ на немые вопросы, забытые еще до того, как он покинет кабинет.

Как их подбирают, коротышек, для начальственных кресел. Взгляд так и тянется — пальчики с траурной каемкой торчат из слишком длинных рукавов. Видели бы избиратели. На фотографии лучше — застывший, как марионетка, со вздернутыми руками и приплясывающими чреслами, но в белоснежном костюме. В реальности на денди не тянет.

В забранном решетками вестибюле охранники тупо смотрели телевизор. Выпустили, даже не оторвав взглядов от экрана.

Черные бабочки сопровождали до самого выхода, словно извиняясь за нелепых хозяев.

Вне издательства царило пекло. И только река, угадываемая за кварталами в пышной зелени парков и спешащая на север, дышала надеждой и прохладой. Захотелось искупаться, очиститься от дешевых, рвотных разговоров.

Если делать вид, что не замечаешь двух человек в защитной форме с дубинками и наручниками у пояса, то жара переносится даже совсем легко. Не поймешь, День Героя? Ура-патриоты с вилами в руках под желтыми паучьими знаменами? UA-уа-уа... Клерикане или нет? А, может, свои, — санкюлоты? Судя по возрасту, нет. Третья сила? Хотя... На всякий случай стоит обойти. На углу улицы тоже толпятся подозрительные личности. Бритые стальные затылки над квадратными плечами. Руки в карманах. Явно организованы. Перекресток заблокирован потными автоматчиками в бронежилетах и зеленых масках.

Человек в машине тайком показал блестящий нож. Нога придерживает распахнутую дверцу. Не хватает двух передних зубов. Шея в красных прыщах, содержимое которых с оглядкой перекочевывает в рот. Тонкие губы насильника, и золотой медальон садиста на безволосой груди. Убивают из-за лени думать.

Мальчишка, пробегая, бросил под ноги петарду. Пес поднял лапу на урну. Нищий подобрал окурок. Старьевщик проехал на телеге.

Государство рухнуло — прорвало канализацию, на поверхности болтаются одни щепки. Время, когда ты начинаешь чувствовать, что старые фильмы, по общечеловеческим меркам, не так уж и фальшивы, а их режиссеры не бездарны. Еще один лопнувший миф. Время, когда закатилась звезда обещанного счастья. Напрасно верили.

Перешел на другую сторону, под витрины шикарных магазинов и кафе ("Элита", "ШаломЪ", "Берлога" и т.п. — однобокость роста и времени, продавцы, похожие на баобабов и торгующие трансгенной едой), в которые страшно входить (все низведено к желудку), под бахрому выгорающих листовок и разноцветные призывы: "...у старшины Андрея, китового детектива, в подворотне направо, за углом, можно приобрести прекрасный саван". ..."И после того, как Бог назначил, чтобы все это постигло человека, вот, Он тогда увидел, что необходимо, чтобы человек знал все, предназначенное ему" [9] Алма 12, 28. . Часть общества, которая чувствует себя оскорбленной. Создали еще одного двухтысячелетнего монстра, а теперь мучаются. Не стоило оглядываться — не из-за страха, а из экономии мыслей и эмоций. Республика, где все живут в ожидании Второго Армейского Бунта — или пришествия Мессии? Что лучше? Вопль на бумаге: "Подарите мне, подарите... билет до Парижа, я хочу уехать из этой чертовой страны!.." Взгляд изнутри, полный ужаса за плоть: заподозрят в ереси, которая не начертана на лице. Смелым перед самим собой тоже надо родиться. Стало так модно упрощаться и чувствовать себя несчастным, что осталось только пренебрегать. ..."Мы имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших, но Который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха" [10] Евреям 3:2. .

Слишком разношерстная паства, возникшая из серого безверия. Наносная кротость без традиций, без душевного равновесия, на слепом энтузиазме всемирных романтиков. Все в одночасье стали верующими. ..."Това... (оборвано) не бросай ору... перед лицом всемир... (издевательски зачеркнуто рыжей помадой)..." Со времени Первого Армейского Бунта больше никто не нагибал головы под пулями и не целовал мостовой, хотя привычки зародились и висели в воздухе. "Когда мы, мертвые, проснемся..." — вдруг вспомнил Иванов слова великого норвежца.

Где-то по соседству завыла сирена. Пронеслись машины. Грохнул то ли выстрел, то ли хлопушка. За ветвистой оградой палисадника, в глубине, стоял большой зеленый танк. Люди, сидя на броне, пили молоко из бумажных пакетов. Позеленевший Владимир, сняв шапку, с тоской взирал в сторону России. Город казался съежившимся, как заяц под кустом, лишь река спокойно и мудро, обвивая его, петляла среди холмов.