Михаил Белозеров: Река на север

Мысли балансируют на грани безумия и зауми. "Пространство нельзя обидеть, решил Иванов". Алчность, подхалимство, похоть, мещанство, вещизм — все с любовной тщательностью подмечено и размечено на аксиологической карте для того, чтобы потом разгромить.

" — Можно, я с ним поговорю, — предпринял попытку Иванов и вдруг почувствовал, как сквозь замочную скважину за ним наблюдают. Дергающийся, как паралитик, зрачок, и явно налегающее с той стороны петушиное тело (язва или застарелый колит)".

Мужское отношение к женщинам, к жизни. Попытка философии: "прагматизм Пирса", "теория кентавризма". О чем же думают женатые, но, по сущности, так и оставшиеся холостыми мужчины (ласка и нежность всеми силами запрятаны вглубь)? О Саскии, о Королеве, о Гане, о Радмиле, об Изюминке-Ю.

О, Изюминка-Ю! О, Королева!

Феминисты не полюбили бы этих вот строк: "конечно, Губарь женился из-за ее ног. Ноги стоили этого. Длинные и гладкие, Иванову они всегда напоминали лощеных тюленей".

Женщина создана для мужчины, и она же является отражением его комплексов — в этом убежден Иванов. "Тихая постельная война — кто кого?" Война в постели, война на посту. Война полов и полков. Все эти Саскии, Ганы, Радмилы — это, в сущности, комплексы Иванова, неосуществленные креативные планы. Книги, которые он не издал. Стихи, которые не написал. Солдаты, которых не спас (в прошлом он военврач). Если верить статистике, мужья начинают изменять женам, когда на работе у них нелады. Иванов мечется, и глаз его начинает блуждать. В ход идут ровесницы сына.

"Самые приятные женщины те, которые существуют для единиц, которые не всем говорят "да" и взгляд их не дерзок, а тверд". В мужчину с такими воззрениями, как Иванов, можно влюбиться. Вот он танцует с тобой на балу, а потом не раздумывая стеком лупит по лицу лупоглазого мужика "с туповатою хваткой". Это терпкий мужской роман, из-за дыма страниц на нас глядит едкий писатель.

Роман, при всем наличии в нем сентиментальных историй, еще и политический триллер. "Кот, вылетающий, шерсть дыбом, из квартиры покойника". Иногда Бубякин так увлекается террором и неразорвавшимися бомбами дурных подозрений, что начинает давиться словами. На ум приходит роман Андрея Белого "Петербург".

"...профессионалы... — Сердито захлебывался. Выпученные глаза загадочно блестели, — мастера зубочисток... острого пера... (можно еще добавить: пижамы, мыла, просторванцы, делающие под козырек ради килограмма вермишели или бутылки "Каберне").

Чудовищный уровень обобщений. Наш маленький Армагеддон. Иногда, впрочем, появляются местные краевые детали. Украина украдкой. Без нее, как бы ни скрывал он свою "малую родину", автору не обойтись. Есть странный русский современный писатель по фамилии "Иванiв". Вот и наш Иванов, как тот Вiктор Иванiв, живет на стыке двух культур, украинской и русской. В романе, например, присутствуют Леся Кухта и Вета, объединенные однополой любовью. Леся Кухта — чем не отсыл к знаменитой украинской писательнице Лесе Украинке? "Угол Драйзера и Шнитке" — что это за таинственная литературно-музыкальная топография? Где эта улица, где этот дом? Город, в котором происходят события? — вымышленный монстр, или улица, на которой живем и на которой все до боли знакомо?

Кассета, за которую убили Сашку Губаря. Вторая Коммунистическая война. Какой-то немыслимый план, в соответствии с которым уже распределены портфели будущего правительства. Героини с по-саше-соколовски звучащими именами: Вета Марковна Барс ("Школа дураков" упомянута тоже). Автор выучил литературный урок.

Его любовь к деталям похвальна: "вентилятор вяло разматывал жару бесконечно-ленивым шарфом", "отрывала наклеенные ногти цвета воспаленной плоти", "он не стал гением, но там, где ступал, порой в воздухе возникали вихри". Вихри действительно возникают. Текст намагничен и в то же время магичен. Это прекрасная проза, которую стоит читать.

Маргарита Меклина, США

...дно, — произнес Иванов, предваряя следующий вопрос и во многом ставя себя в неловкое положение.

— Нет, все-таки?.. — настаивал оппонент, слегка раздражаясь и ничего не скрывая в своих намерениях, — ... прав... — и недовольно морщился.

"Ах, шельма, — думал Иванов, отводя взгляд от худого иноземного лица и мельтешащих за ушами бабочек, — словно я тебе дурак, словно на мне воду можно возить..."

Извечная проблема — предполагать, что у собеседника больше ума, чем есть на самом деле. Рано или поздно кто-то на этом ловился, словно за красивой вывеской обнаруживалась пустота выветренных мозгов или ослиные уши.