О реакции писателя Аксенова на звонок из Министерства культуры с предложением зайти за паспортом для полета на кинофестиваль в Аргентине рассказывается так: “Он растерялся. Дыхание сперло. У большинства советских людей в то время обычно спирало дыхание, когда им сообщали дату вылета, да еще с загранпаспортом в кармане”. Сравним с чувствами Ваксона из романа Аксенова:
“Он растерялся. Вернее, был просто-напросто ошеломлен. Перехватило дыхание. Забурлило в животе.
— Позвольте, позвольте… Разве вы не в курсе?”
А теперь сравним, что нового по сравнению с романом узнает читатель биографии. Что “у большинства советских людей спирало дыхание” (курсив мой. — А. Л. ), когда им сообщали о загранпоездке?
Боюсь, Аксенов не одобрил бы несовершенного вида этого глагола.
Есть факты, казалось бы, общеизвестные: совещание партии и правительства 7 марта 1963 года, на котором Хрущев особенно грубо топтал Вознесенского и Аксенова. Этот эпизод стал для Аксенова глубокой травмой: снова и снова возвращается он к нему в своей прозе — в “Ожоге”, в “Таинственной страсти”, хотя и описывает по-разному. Я думаю, сюрреалистический эпизод в “Ожоге”, когда вызванный на расправу герой, почти потеряв дар речи, бормочет нечленораздельную жвачку из газетных советских штампов, прерываемый гневными восклицаниями Главы, и вдруг из пучин обморока просит разрешить ему спеть, — в действительности лучшее описание психологического состояния писателей, подвергнутых публичной порке. Напомню, что собиравшийся грянуть “Песню о тревожной молодости” тридцатилетний писатель неожиданно заводит “Песню варяжского гостя”, понимает, что окончательно оконфузился, но на абсурдное поведение следует абсурдная реакция Главы: пение ему понравилось, и он милостиво разрешает провинившемуся писателю петь дальше.
Но это не писатель Аксенов “вкладывает в уста героя романа „Ожог”” рассказ “участника событий”, как пишет биограф. Это писатель Аксенов сочиняет фарсовую, сюрреалистическую, карикатурную версию событий, которая, быть может, лучше всего передает их глубинную суть, но все же расходится с реальностью.
Пантелей Аполлинарьевич Пантелей — это не Аксенов. И в эпизоде этом мы видим контаминацию поведения по меньшей мере двух героев: Вознесенского и Аксенова. Это Вознесенский, на которого рычал Хрущев, все просил разрешения прочитать стихотворение и в конце концов читает “Секвойю Ленина”.
Как это ни странно, но точный диалог Аксенова и Хрущева никогда не воспроизводился. Мемуаристы пишут разное. По версии самого Аксенова, он на упрек Хрущева, что мстит за своего отца, ответил, что его отец жив, по версии Эрнста Неизвестного: “…стоял на трибуне и растерянно повторял: „Кто мстит, кто мстит””. Вот бы и уточнить биографу: что действительно говорил Аксенов.
Вон Дмитрий Минченок опубликовал в “Огоньке” (№ 52 за 2008 г.) фрагмент стенограммы, где Хрущев топчет Вознесенского, и утверждает, что есть полная запись совещания. Почему бы не пойти по стопам исследователя, не затребовать в архиве стенограмму? Было бы очень интересно сравнить факт и его отражение в литературе. Но выбирается путь полегче: широкодоступные мемуары плюс куски аксеновской прозы.
В биографии Аксенова есть моменты хорошо известные и документированные. Его приезд в Магадан к матери, его звездный дебют, хрущевский разнос 1963 года, альманах “Метрополь”. И есть периоды достаточно темные. К ним относится жизнь писателя в Америке. Тут множество вопросов. С кем писатель общался? Где работал? Какие курсы читал? Как его воспринимали студенты? А коллеги по университетам? Вошел ли он в американскую среду? Что писала американская пресса об Аксенове? Как шли литературные дела? Что произошло с “Ожогом”? Действительно ли мог отрицательный отзыв Бродского заблокировать издание романа? Чего тогда стоят многолетние отношения с издателями?
Вопросов много, но вместо рассказа об обстоятельствах жизни писателя (вот уж действительно требующих разыскательской деятельности) нам преподносят отрывки из романа “В поисках грустного бэби” в виде прямых цитат и дурного пересказа, а то и без особых затей предлагают представить характер жизни Аксенова в кампусе по жизни его героев Александра Корбаха (“Новый сладостный стиль”) и Стаса Ваксино (“Кесарево свечение”). Но зачем читателю Аксенова тогда посредник в виде биографа?
Читать дальше
