Хербьерг Вассму - Сын счастья

Каждый день имел свои приметы. Вениамин вычитывал их в старинном календаре матушки Карен. Собственно, это был не календарь, а кусок пергамента с надписями и беспомощными рисунками, вставленный в рамку. Этот календарь всегда висел у матушки Карен над секретером.

В первый день нового года, еще задолго до возвращения солнца, Вениамин встал пораньше, чтобы посмотреть, нет ли на небе красноватого зарева. «Красное небо утром в первый день нового года сулит страшное несчастье, а то и войну», — было написано в календаре.

Вениамин вздохнул с облегчением, обнаружив за окном снегопад; даже сосульки чувствовали себя неуютно.

Он не знал, что такое война, о которой говорили все. Но ему было ясно: на войне люди гибнут как мухи. И не только в бою, когда им дырявят головы. Андерс говорил, что во время войны не меньше людей умирает и от голода.

Вениамин сам не видел оборванных, изможденных людей, которые бродили по стране и ели все, что попадалось под руку. Однако война тут как будто была ни при чем. Какая же это война без кавалерии и военных мундиров?

Несколько раз ему удавалось представить себе солдат. Они лежали на поле боя с кровавыми дырами в головах.

Но что-то тут было не так. В ту зиму война стала вроде бы неопасной. Почти такой же мирной, как церковная служба. Особенно если учесть, каково на войне в действительности. Вениамин расставлял оловянных солдатиков, подаренных ему Андерсом. Но это было совсем не то. Тогда он смахивал солдатиков в угол и брал книгу, в которой рассказывалось о приключениях в лесных дебрях Америки.

Весь февраль он внимательно следил за светом, ползущим по подоконнику в комнате матушки Карен. Он сидел на полу и терпеливо ждал, когда луч коснется его босых ног. Вениамин вдруг понял, что раньше никогда по-настоящему не видел солнца.

С одной стороны, в солнце было что-то торжественное, с другой — оно внушало такой ужас, что хотелось плакать. Подобное чувство он испытывал на кладбище, когда смотрел на могильные плиты, а люди вокруг болтали о чем попало. В такие минуты ему казалось, что только он один по-настоящему знаком со смертью.

Вениамину страстно хотелось поговорить с кем-нибудь о солнечном свете, но слова застревали у него в горле. Нечего было и пытаться.

Однажды он признался Ханне, что всегда считает до ста, когда идет в темноте в уборную, и до тысячи, если осенним или зимним вечером ему нужно пойти в летний хлев. Это был закон. Объяснить его Вениамин не мог. Но знал, что, если он, досчитав до ста, не успеет закрыть задвижку на двери уборной, на него ополчится вся нежить земная. И тогда кто знает, чем дело кончится. Растолковать это Ханне он был не в силах. Однако она внимательно слушала его и моргала длинными ресницами.

— Без уборной, конечно, не обойдешься. Но зачем тебе ходить в летний хлев, если ты боишься темноты? — спросила она.

— Нужно же время от времени навещать место, где ты родился, — ответил Вениамин и дунул в щель между сомкнутыми ладонями, где была зажата прошлогодняя травинка. Раздался писк, будто взвизгнул поросенок, которого хлестнули прутом.

— Ты не должен говорить, что родился в летнем хлеву. Это кощунство. Так считает Олине.

— А я и не говорил. Ты сама спросила. Чего стрекочешь как сорока!

Ему следовало предвидеть, что она ничего не поймет. Она всегда видела в его словах что-то дурное или извращала их смысл до неузнаваемости. Ханна ничего не понимала в нежити и ее повадках. Он тут же раскаялся в своем признании. Вдруг в один прекрасный день она подстережет его и собьет со счета, лишь бы увидеть, что произойдет, если он не досчитает до ста? С нее станется.

Но Ханна не знала, что он познакомился с солнцем и собирается сосчитать шаги до сапог русского, которые все еще валялись в вереске.

24 февраля Вениамин прочел в календаре: «Маттис ломает лед. Если льда нет, он сделает лед».

Вениамин ждал, что Андерс подаст о себе весть. Все отцы подают о себе весть. Но писем не было. Вениамин понял, что Андерс молчит, потому что рассердился на Дину в тот день, когда они готовили шхуну к отплытию на Лофотены.

Он ломал себе голову, пытаясь понять, что имел в виду Андерс, когда крикнул Дине, что позаботится о Рейнснесе, и почему он не дал себе труда написать Вениамину письмо.

Никто прежде не видел, чтобы Андерс прыгал в море. Тут было чего испугаться: высокий, сильный человек бредет к берегу в ледяной воде, которая доходит ему чуть ли не до подмышек. И ведь в том не было никакой надобности — Вениамин был рядом со своей шлюпкой и ждал, чтобы перевезти их на берег.