Костас Варналис - Дневник Пенелопы

Меня затошнило от отвращения. Боясь упасть, я прислонилась к колонне и закрыла глаза, чтобы ничего не видеть. Мне было стыдно и в то же время страшно. Надо было что-то предпринимать. Я поднесла горящий факел к лицу, чтобы они увидели меня и узнали. Вытянула правую руку, и засверкал сапфир величиной с орех на перстне — государственная печать. Куда там! Никто даже не взглянул в мою сторону.

Тогда я крикнула:

— Я царица!

Но они не только не испугались, а стали еще громче хохотать. А кто-то даже крикнул охрипшим голосом:

— Добро пожаловать, наша маленькая хозяйка! Подойди сюда, выпей с нами стаканчик! Забудь на минуту, что ты соломенная вдова, как забыли и мы, что мы рабы… Я тебя люблю!

— Как вам не стыдно! — Я кипела от возмущения. — Живо убирайтесь отсюда да покрепче запритесь у себя в конурах… Завтра поговорим!

— Ах бедняжка, — заговорила, будто мы с ней ровня, — кто бы вы думали? — Мирто! Та самая Миртула, о которой так пекся Одиссей.

Она встала, не сбросив с талии руки Тавра, вытянула свое тонкое тело — ей едва минуло пятнадцать — и сказала, глядя мне прямо в глаза (она была красива!):

— Теперь ты здесь никто. Забота об управлении (и о чести) дома ложится на нас. Твое дело теперь — плакать о своем ненаглядном, моля богов, чтобы он вернулся, и оплакивать его, если он не вернется! А наше дело — заботиться, чтобы ты ни в чем не нуждалась, а мы могли бы наслаждаться со своими милыми, которые не уезжают и не бросают нас…

Когда нет капитана, корабль стараются спасти юнги. Без нас погибнут и дворец, и нивы, и сады, и скотные дворы, а вместе с ними — и ты, и мы!

Иди-ка спать, раз ты брезгуешь пить с нами. Если мы станем иногда погуливать, у нас будет охота работать. А от тебя ни убытка, ни пользы!

На, говорю тебе, выпей этот бокал за здоровье нашего хозяина, у которого был крепкий ум и еще более крепкое тело. За здоровье твоего и нашего мужа! Ты овдовела один раз, мы — десять раз.

И она протянула мне бокал.

— Не бойся! Мы не заразные!

Кровь ударила мне в голову. Я открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Только глаза у меня вылезали из орбит, словно шею сдавливала веревка.

И тогда опять заговорила Мирто: — Пошевелись ты наконец! Женщины-чурбаны не нравятся мужчинам. А я подарю тебе своего Тавра… Он и в самом деле как бык [4] Тавры — древнее племя, обитавшее в Крыму. «Таврос» по-гречески «бык». .

Факел выскользнул у меня из рук, и я убежала, торопясь укрыться в темноте бесшумно, как летучая мышь.

Все во мне кипело от злости. Я вам покажу! Когда я была маленькой, меня называли «мальчиком». Теперь меня будут называть «мужчиной»!

Сегодня я проснулась до рассвета. Беззаботная и свежая, будто ничего не случилось и не должно было случиться. Послала старика Долия (его отдал мне отец, когда я уезжала из Спарты, чтобы был мне советником и помощником) к Эвриклее, кормилице Одиссея, к Аристе, принимавшей у меня Телемаха, и к Лаэрту, моему свекру, сказать, чтобы пришли сейчас же. Лаэрт вместе с Аргусом. Приказала также явиться воинам моего двора: щитоносцам и ликторам.

Все они не замедлили явиться. Не было только Лаэрта. Этот глупый старик живет далеко на хуторе. Когда приехал Долий, он сидел у порога своей халупы в длинной ситцевой рубахе и деревянных сандалиях и чистил лук. А рядом с ним, как всегда, лежал на брюхе Аргус, положив морду на передние лапы, одним глазом спал, а другим караулил.

Глухой и полуслепой столетний старик не понимал, о чем толкует Долий. Тогда Долий, сложив руки воронкой у рта, как это делала я, когда разговаривала с ним, крикнул ему в ухо:

— Идем скорее. Царица зовет.

Старик заплакал. Вспомнил сына.

— Перестань реветь и распускать нюни. Оденься поприличнее.

Лаэрт целый час искал подштанники. Долию пришлось одевать его, как ребенка, потом в тележке вместе с Аргусом бегом везти во дворец.

Впереди шли двенадцать ликторов с пучками розог на плече и топором за поясом; позади и по сторонам — около сорока щитоносцев. А посередине — я. По левую руку — мой свекор, по правую — Долий, Эвриклея и Ариста. Как только труба заиграла «Царь идет», со мной вместе двинулись земля и небо. В ту же секунду, словно по уговору, справа от меня взошло огромное Солнце. Добрый знак. Моя тень, бесконечно длинная и зловещая, падала на каменные плиты, рассекая двор пополам.

Так и моя воля распространится по всему государству!

Во дворе все спали глубоким сном: люди, собаки, воздух. Собаки и воздух при звуках трубы проснулись. Только люди ничего не слышали: вино заткнуло им уши.