Беник Сейранян - Пути и судьбы

Аби боязливо приблизился.

— Ну, что случилось?

На вопрос врача ответила старуха.

— Не понимаем, доктор дорогой… Погляди сам, помоги, чем можешь. Твоей доброты без оплаты не оставим… — И она инстинктивно сжала платок, в одном из углов которого у нее было завязано несколько отложенных на черный день грошей.

Врач распустил тряпки на руке Аби, ощупал пальцы.

— Ну-ка, подними руку… теперь отведи ее в сторону, согни пальцы, подвигай ими вот так… Не можешь?.. Повернись-ка сюда.

Аби, растерявшийся в этой незнакомой обстановке, держался, как пугливый теленок. Стискивая зубы, он старался выполнить все, что ему приказывал доктор. Но рука не слушалась. Слезы застыли у него в глазах. Колени дрожали, колебля складки его штанишек, давно потерявших и цвет свой, и форму.

Маленькая ладонь его правой руки была похожа на смятую перчатку из синеватой кожи, пальцы висели безжизненными лоскутами.

Наконец мальчик сам рассказал, что произошло с ним на рынке, но без подробностей: просто, мол, ударили палкой…

Врач раздел его до пояса и тщательно осмотрел. Он проводил ногтем какие-то странные черточки на сухой коже спины мальчика и внимательно следил за тем, как исчезают оставляемые им следы. Выстукивал, выслушивал сердце и легкие.

На вопросы врача Аби отвечал отрывисто, одним, двумя словами. Ази кое-что добавляла. А Микаэл и Левон молча стояли у дверей, не осмеливаясь проронить хоть слово. Они сошли со своих мест только тогда, когда Овьян, вспрыснув какую-то жидкость в изувеченную руку Аби, сказал, что его можно одеть. Ази, однако, опередила мальчиков и принялась одевать Аби сама.

— Эх, что сказать, доктор дорогой? — тяжело вздохнула она. — Будь отец у этого мальчика, не пошел бы он на улицу, не видел бы столько горя.

Овьян, что-то писавший на длинном листке бумаги, подняв голову, спросил:

— А отчего умер его отец?

— Не умер, доктор дорогой, убили… чтоб их разорвало, его убийц. — И Ази, воспользовавшись случаем, рассказала Врачу историю гибели Тиграна.

Кончив писать, доктор задумчиво слушал рассказ старухи. Он не спешил. До рассвета — поглядел он на часы — было еще далеко. Теперь уже не заснешь, а этих поздних гостей — старуху прачку и приведенных ею полуголых сирот — сейчас еще нельзя выпускать на улицу.

Ази сидела на стуле подле стола, ребята, прижавшись друг к другу, примостились на кушетке, покрытой клеенкой, а доктор, откинувшись на спинку кресла и подперев голову, продолжал свои расспросы.

Тяжелые воспоминания охватили Овьяна.

Старая Ази невольно коснулась больного места, растравила не успевшую еще затянуться мучительную рану — она воскресила в воспоминаниях доктора те страшные события, ту ужасающую картину, которая впервые за его долгую жизнь поколебала в нем веру в мир и людей, показала ему страшную, оборотную сторону действительности и заставила на многое взглянуть по-новому. Проживи он целый век, ему и тогда, пожалуй, не удалось бы настолько постичь суть вещей, как он постиг ее за этот один-единственный день.

С того самого дня жизнь утратила для Овьяна свой, казалось, незыблемый, стройный порядок, а душой его завладели какие-то новые неведомые силы, не дававшие ему ни минуты покоя.

В ушах его постоянно не смолкали стоны и предсмертные хрипы раненых, перед глазами стояли лужи крови.

Люди гибнут один за другим на глазах врачей, сестер, санитаров. Хочешь подойти, помочь, постараться вырвать из когтей смерти самое великое и непостижимое из всего того, что создано природой, — человеческую жизнь, но путь тебе преграждают холодные, безжалостнее штыки, тебя грубо отталкивают, не позволяя даже приблизиться к умирающему…

Нет, никогда, никогда не забыть этого отвратительного кошмара, плоды которого он видит сейчас перед собой в образе несчастных, обездоленных сирот. А сколько, сколько еще на свете таких ребят, сколько семей, лишившихся кормильца и крова!

А можно ли забыть, как приняли его самого, всеми уважаемого, почтенного человека, в кабинете верховного комиссара?! Этот ничтожный чинуша, не моргнув глазом, растоптал его человеческое достоинство, сбросив его с недосягаемых высот в самую гущу грязи. Известного всему городу врача, безупречно честного человека посадили в тюрьму, как последнего бродягу, карманника, проходимца! А за что? За какие грехи, за какие проступки?.. Только за то, что он осмелился прекословить ворвавшимся в больницу бандитам, этим зверям в человеческом облике? Но разве он, врач, мог молчать?..