Яков Шехтер - Любовь на острове чертей (сборник)

— За что? — безмолвно вопрошала его фигура. Пепел невинных жертв серым призраком клубился над его головой. — За что!?

Личина мученика личиной мученика, но под ней в глубине большого тела клокотала неутолённая месть, перевитая презрением к стукачку. И вот он настал, вожделенный, взыскуемый час, он пришёл незаметно, пританцовывая на кончиках пальцев, выписывая па-де-кале и прочие коленкоры, ласково положил руку на плечо, как настоящий друг, верный испытанный товарищ, и шепнул чуть слышно, незаметным, пуховым движением губ: — а я уже здесь.

Сто планов промелькнули в Гениной голове, и каждый лучше, утонченнее другого. От элементарного трюка с сотрясением мозга до обвинения в краже свечей и порче товара. Годилась также и обыкновенная драка с топтанием шляпы и надрывом рукавов. В своём физическом превосходстве Гена не сомневался, этого книжного задрыгу он мог повалить обыкновенным щелчком по носу, но примитивные приёмы восстановления справедливости не подходили для столь изысканного случая. Поразмыслив ещё пару секунд, Гена, как настоящий художник, решил отдаться экспромту, то есть пустить ситуацию по естественному руслу и плыть за ней, выгребая рулевым веслом в особо интересных местах.

Выбираясь из-за столика, он рычал и раздувал ноздри, усиленно изображая буйство стихий. Буйством, честно говоря, даже не пахло, и Гена пытался раздразнить, вызвать его, словно камлающий шаман. Она всегда вывозила его, мягкая волна из глубин организма, стоило покатиться ей, всемогущей, откуда-то из-под ложечки, как проблемы и препятствия вдруг превращались в щепки, мелкий песок, влекомый цунами.

Погружённый в духовные проблемы, Гена и не заметил, как зацепил брюхом угол столика. Шаг, ещё шаг — и незатейливое сооружение, подобрав под себя складные ноги, рухнуло на асфальт кладбищенской дорожки. Свечи покатились в разные стороны, а фотография Баба-Сали, в позолоченной жестяной рамке, прошуршала прямо под ноги раввинскому сынку.

— Так, — произнёс Гена зловещим тоном главного инквизитора. — Ну, и что сейчас будет?

А могло быть многое, ох, как многое. Грозные флюиды нарастающей бури солнечными зайчиками поскакали в разные стороны от багровеющего Гениного лица. Им стало страшно на раскалённой поверхности кожи, и побежали они, быстроногие, рассекая воздух острыми кромками напряженных ушей.

Раввинский сынок, предчувствуя недоброе, тоже покраснел и напрягся. Бежать было стыдно, пасовать перед жлобом и хамом ещё стыдней, но в глубине души он уже сожалел о проявленной активности.

— Изгоняешь торговцев, — зарычал, распаляясь, Гена, — очищаешь святой Храм от нечестивых!

— Как Ребе, как Ребе действуешь, — продолжал он, напирая животом, — Ребе лотки перевёртывал, и ты вслед за ним!

Пузо затрепетало. Ещё миг, ещё секунда — и кто знает, чем бы закончился невинный инцидент на кладбище, но… Как всегда — но. Просто палочка-выручалочка для Высшей справедливости, последняя возможность смешать так, казалось бы, ловко разложенные карты.

Бросив взгляд на физиономию сынка, Гена обнаружил не страх или замешательство, а удивление.

«Вот сейчас костыльну разок, — с аппетитом подумал Гена, — будет знать, как разевать варежку».

Подумал и моментально забыл. Потому, что вспомнил сцену из исторического фильма регулярно прокручиваемого по образовательному каналу Би-би-си. В фильме молодой человек с явно семитским лицом разгонял торгашей, по виду тоже семитов, но с куда более отвратительными физиономиями. Что-то вспыхнуло в голове у Гены, зацепились невидимые сцепки где-то там, глубоко внутри мозговой ткани и недоумение раввинского сынка стало ясным, как пятно на заборе.

— Да и не понял он ни черта, — сообразил Гена, — он историй таких не слышал и фильмов таких не видел. Запрещены ему такие фильмы смотреть и такие истории слушать. Дикий, темный, малограмотный харидей.

Он ещё катал эту сладкую, сочащуюся уважением к себе мысль, когда новое, потрясающе резкое действо всплыло перед его мысленным взором и застыло, перекрыв, будто монгольфьер, половину горизонта.

«Вот это будет забава, — сообразил Гена, — вот уж где воистину «раззудись рука, разойдись плечо».

План шкоды от первой до последней детали встал перед ним, без лесов и подмостков, сразу, как есть, величественный и точный, до самого последнего гвоздика. Спорить и ругаться с сынком стало незачем.

— Ну, ты, — сказал Гена, — чего стоишь, помоги собрать товар.

Сынок без долгих разговоров бросился собирать, Гена молча подобрал спорное объявление, смял его и сунул в карман. После чего высокие разбиравшиеся стороны повернулись друг к другу спинами и отправились каждый по своим делам.