Яков Шехтер - Любовь на острове чертей (сборник)

В дни Трепета, в десять покаянных дней между Рош-Гашана и Йом-Кипуром, Гена обосновывался на кладбище. Маленький складной столик он прятал на ночь между могилами, а поминальные свечи покупал в соседней лавчонке. Первые посетители появлялись на кладбище уже в семь утра, а к одиннадцати на громадной стоянке перед воротами парковаться приходилось почти впритирку. Основную массу составляли сефарды, они приезжали «хамуллами» — семейными кланами, по двадцать–тридцать человек. Галдя и перекрикиваясь, хамуллы разбредались по кладбищу, зажигая поминальные свечи на могилах всех близких и дальних родственников.

— Семижды споткнётся цадик, — выкрикивал Гена, разложив на столике свечи, — семижды споткнётся, но ни разу не упадёт. Поминальные свечи с могилы Баба-Сали, святость и простота, отражённые в воске. Купите для мамы, поставьте папе и семижды семь раз они вспомнят о вас.

Гена поднимал глаза к небу и продолжал:

— Чернее ночи темнота могилы; холод и мрак, сырость и безмолвие. Но чу, что за скрип? Кто копошится в песке под недвижимым телом, кто, извиваясь, прогрызает саван?

Он замолкал и, склоняя голову, застывал, будто прислушиваясь. Шестым, неосознанным чувством, Гена держал паузу, длинную, как приклеенная борода провинциального трагика.

— Кроты, — он выпрямлялся, словно осенённый догадкой, — это кроты роют свои норы, белые могильные черви без устали ползут к добыче. И никого рядом, ни одной живой души, только холод и мрак, мрак и холод. Но вот там, наверху, чья-то добрая рука зажигает свечу, свечу праведника, и несчастным, стынущим в сгнивших саванах, становится легче. А добрая рука возвращается на следующий день и вновь зажигает святую свечу, и отступают черви, бегут в страхе кроты. А рука приходит ещё и ещё, и так семь дней подряд, семь праздников соучастия, бескорыстной помощи и любви.

— Евреи, — голос Гены прерывался, — милосердные, дети милосердных! Вот свечи, пролежавшие неделю на могиле святого Баба-Сали. Пусть же заслуги праведника семижды защитят вас и ваших покойных родственников, и скажем все — Омейн!

— Омейн! — дружно восклицали суеверные сфарадеи и пачками хватали свечи.

Прозрачный осенний воздух голубой стеной окружал кладбище. Редкие облака степенно проплывали высоко над головой, почти касаясь солнца косматыми боками.

«И что за легковерное существо — человек, — думал Гена, пересчитывая выручку. — Любую небылицу принимает за чистую монету, всякого шарлатана готов слушать с открытым ртом. Хоть кем назовись: пророком, каббалистом, сыном Любавического Ребе — поверят, да ещё от просьб благословить не отобьешься».

Он застыл. Самые красивые ходы, как известно, рождаются неожиданно, сами по себе. И если существует хоть сколь-нибудь объективный критерий определения интеллекта, искать его нужно в способности к импровизации, нежданному взлёту фантазии.

«А что, — подумал Гена, — в дети к Ребе я не гожусь, а вот за внука вполне мог бы сойти».

Так на другой земле, под чужим небом и в ином веке возродился институт самозванных родственников.

На следующее утро Генин столик украсило объявление, написанное красной тушью.

«Свечи от Баба-Сали вместе с благословением внука Любавического Ребе доставят незабываемое наслаждение душам ваших умерших родственников».

Поначалу клиенты сомневались:

— Что-то не похож, — качали головой сфарадеи, сравнивая Генину ряшку с аскетическим лицом Ребе. — И одет как-то странно, — добавляли они совсем уже недоверчиво, разглядывая волосатые не по возрасту ляжки, едва прикрытые шортами.

Гена обиженно шмыгал носом.

— Моего покойного отца, — говорил он голосом, полным страдания и тоски, — выкрали большевики, когда Ребе ещё жил в России. Отец погиб на войне, сражаясь с Гитлером, а меня воспитали в детском доме. Ребе нашёл меня уже здесь. Я бы давно уехал в Америку, но не могу оставить больную мать.

Он снова шмыгал носом и добавлял:

— Не хотите благословения — не надо. Но святость моего деда не убавилась от большевистского воспитания внука.

Суеверные сфарадеи покупали свечи и просили благословения. Нестыковка дат, фактов и прочая несуразица оставались где-то на втором плане сознания, и без того перегруженного историей других стран и другими войнами.

Гена важно возлагал руки на склонённые головы и декламировал нараспев:

— Семижды семь споткнётся цадик, споткнётся, но не упадёт. Пусть заслуги моих святых предков станут защитой для душ ваших родственников. Омейн!