Яков Шехтер - Любовь на острове чертей (сборник)

— Омейн! — восклицали клиенты и, нагрузившись свечами, устремлялись к могилам.

По правде говоря, Гена и сам не понимал, для чего ему нужна эта комедия. Торговать он мог и без дополнительных усилий, цену за свечи дальше повышать было некуда. Но какая-то хвороба дёргала и свербила нутро, зудила, толкая на приключения. Возможно, Гена был рождён для сцены, для внимания сотен заинтересованных глаз и втуне пропадающий талант не давал покоя его тучному телу. А может быть, где-то в глубине, под надёжной пеленой жировой прослойки дремал авантюрист-проходимец из тех, кто закладывает основу крупным состояниям.

Всё хорошее в жизни начинается не вовремя, а кончается практически сразу. Не успел Гена по-настоящему войти в роль, как черные тучи возмездия заволокли безоблачные горизонты большого бизнеса. На сей раз, демоны мщения приняли облик раввинского сынка.

— Жулик! — воскликнул сынок, срывая объявление со столика. — Жулик и шарлатан! У Ребе никогда не было детей.

Он швырнул бумагу на землю и придавил каблуком, словно голову ядовитой змеи.

— Ну, ты, — зарычал Гена, отодвигая столик, — морда пейсатая, положь бумажку на место.

С сынком у Гены были старые счёты. Год назад, на Пурим, Гена притащил в синагогу настоящую полицейскую гранату. Не противотанковую и не осколочную, а из тех, что взрываются со страшным шумом, пугая чересчур расшалившихся демонстрантов. Впрочем, по внешнему виду она ничем не отличалась от боевой.

Гена утащил её из дома своего приятеля, сына офицера полиции. Обнаружив пропажу, отец бросился к сыну, сын к Гене, но фигвам, индейское жилище. Гена стоял насмерть, сын плакал и клялся здоровьем мамы, офицера и всей «хамуллы». Деваться было некуда, и шум потихоньку затих.

— Велика пропажа, — утешал Гена приятеля, — кто считает, сколько гранат бросил твой папа, разгоняя очередную демонстрацию.

Папа побесился ещё немного и затих, а через два года, на комиссии по сокращению штатов, некий доброжелатель припомнил невесть куда запропастившуюся гранату, присовокупив к ней прочие мелкие грешки, что и послужило началом новой карьеры папы приятеля, уже не обременённого условностями, налагаемыми полицейской формой.

Во время чтения «свитка Эстер», когда при имени Амана разодетая в карнавальные костюмы малышня начинает стрелять из игрушечных пистолетов, Гена пригнулся под сиденье, потихоньку выдернул чеку и катнул гранату вдоль прохода.

Времечко тогда стояло лихое, день через день взрывались автобусы, радио и телевидение призывали граждан к особой бдительности. Граждане не дремали, и каждый забытый пакетик с покупками прерывал движение транспорта минимум на полчаса.

Услыхав странный стук, раввин на секунду оторвал глаза от свитка, глянул вниз и оцепенел. Габай синагоги, проследив за взглядом раввина, действовал более решительно. В Талмуде он разбирался хуже своего начальника, но зато на военные сборы ходил два раза в год. Вид крутящийся гранаты моментально пробудил в габае основательно наработанные рефлексы; крикнув — «Ложись!» — он рухнул на пол ногами к гранате и прикрыл голову краешком таллита.

Ещё никто не успел сообразить, что имел в виду габай, как раздался взрыв. Зазвенели выбитые стёкла, синагога наполнилась клубами белого дыма и криками разбегающейся публики. В общем-то, никто не пострадал, но праздник оказался безнадёжно испорченным. Наиболее ретивые прихожане отправились слушать чтение свитка в другую синагогу, а менее благочестивые публично принесли клятву забыть дорогу в этот вертеп насмешников. На следующий день сын раввина припомнил, как перед самым взрывом Гена пригнулся под сидение и заткнул уши. Габай был тотчас отправлен доставить обвиняемого, но вернулся ни с чем.

Гена, как обычно в таких случаях, стоял насмерть.

— Не знаю, не помню, доказывайте сами, — вот три кита, на которые опиралась линия его защиты.

Сын раввина утверждал свое, габай пригласил полицию, полиция привела Гену. Было много шума, угрожающих жестов и взаимных обвинений, но в итоге всё закончилось привычным натягиванием полотнища, вбиванием колышков и торжественной установкой индейского жилища всеми участниками дискуссии.

Год прошёл после тех достославных событий, встречаясь на улице, сын раввина отводил глаза, а Гена растягивал губы в скорбной улыбке Сакко и Ванцетти. Незаметно для себя самого он оттопыривал зад и сгибал голову, стараясь походить на вопросительный знак.