Владимир Файнберг - Что с тобой случилось, мальчик?

Ты не давал слова сказать. Говорил, что я совсем не учусь (и это была правда), что не помогаю тебе по дому (и это тоже была правда), что не хочу пуговицы себе пришить (тоже правда), что завуч требует, чтоб после восьмого класса меня забрали в профучилище.

Говорил, что не имею никакого права лезть во взрослые дела, совать нос в эту папку. Что Игорь и Тоня действительно герои. А ты должен во что бы то ни стало выжить, чтобы написать, закончить роман, который для людей важнее, чем любые диссидентские подвиги. Что именно поэтому Игорь и Тоня не втягивали тебя, не приносили на подпись телеграммы и заявления.

— Как же люди прочтут твой роман, если его всё равно не напечатают?

— Не знаю, — сказал ты. — Не знаю.

— Тогда дай почитать мне.

— Обойдёшься, — ответил ты. — Он ещё не окончен. А кроме того, не поймёшь.

— Крамеру читаешь, а мне не прочёл ни страницы… Почему это не пойму?! А если ты пишешь всякую чепуху, в то время как твоих друзей сажают?

И вот тут ты заорал. Чтоб я забыл о романе. Об этом разговоре. Об этой папке. Чтоб перестал слушать иностранные передачи и занимался своим делом. И немедленно ложился спать.

— Ну и сиди со своими орхидеями! — вот как сказал я тогда.

Выходя из комнаты, хлопнул дверью и понял раз и навсегда, что ты не хочешь принимать меня в свою взрослую жизнь, чего‑то недоговариваешь. А раз так, я сам стану борцом за права человека! И в этом моё призвание!

С тех пор ты совсем перестал говорить со мной о самом интересном для меня, прятал свои бумаги. Заботился только о том, чтоб мы с дедушкой были сыты и одеты. Будто только в этом смысл жизни.

А я стал слушать тайно разные «голоса», накрывшись с головой одеялом. Стал вместо мультиков и кинофильмов смотреть по телевизору программу «Время». Заинтересовался политикой.

Ходить в школу стало совсем неинтересно, тем более высиживать на комсомольских собраниях. Меня заставили вступить в комсомол, я ни за что не хотел. Тогда все та же наша классная руководительница как‑то оставила меня после уроков, спросила:

— Куда будешь поступать после школы?

— В Институт международных отношений.

Она удивилась, потом сказала:

— Тем более. Туда, не будучи комсомольцем, не попадёшь.

И я вступил в комсомол. Из корыстных, так сказать, побуждений.

Ну и потом они дали мне кое‑как окончить восьмой класс, чтобы опять же не портить ихних показателей, вызвали тебя и заставили забрать из школы. Они откуда‑то знали, что я состою на учёте в психдиспансере.

К тому времени я уже понял, что с этим учётом мне никогда в жизни не поступить ни в какой МГИМО.

И тогда ты запихнул меня в медучилище. Мне было всё равно, хотя я сам, перелистав все эти справочники, которые ты мне подсунул,, выбрал медицину. Думал, по крайней мере там не будет проклятой математики. Оказалось, всё равно надо пройти всю программу девятый–десятый классы. Только это было ещё не моё страшное. ^ Когда я находился в Грузии, в этой психбольнице, и особенно когда лежал там больной в изоляторе, вспоминались многие странные вещи.

Неожиданно вспомнил, как давным–давно, когда ещё жили втроём (я, ты и мама) и я был совсем маленький, мы снимали подмосковную дачу с терраской. И на этой терраске стояла проволочная клетка, где прыгала белочка.

Один раз рано утром я проснулся от сильного треска и шума. Выбежал босиком на терраску и увидел, что белочка мечется в клетке. А сверху на проволочных прутьях разлёгся огромный чёрный в проплешинах котище. Пытается просунуть лапу, схватить белочку. А ей некуда деться.

Я заорал, заплакал. Ты прибежал с участка, где сидел над своими бумагами за столиком под сосной, прогнал кота, поднял меня на руки. Помнишь?

Всё, что я увидел в медучилище, навалилось на меня, как этот мерзкий кот. Второкурсники отнимали стипендию, которую я получал первые полгода, если не отдавал — били. Я тебе про это не говорил.

А ты все злился, когда я каждый день просил деньги на обед, думал, что я растрачиваю стипендию, как в первый раз, в ресторане «Прага».

Да, знаю, тебе трудно жилось со мной и дедушкой. Но должен же я был обедать в училище, покупать сезонку на транспорт? Шнурки для ботинок. Тетради. В кино хотелось. В театр.

Большинство учащихся были девчонки. Многие уже прошли через аборты. Занимались проституцией. Распивали со старшекурсниками водку. Что их ждало после окончания училища — семьдесят рублей в месяц?

То же ждало и меня. На практических занятиях нас учили всаживать уколы в кожаный манекен, делать перевязки. После окончания училища я, оказывается, обязан был заниматься этими делами в качестве медбрата целых три года. Только делать уколы не в манекен. А в чужие задницы. За семьдесят рублей.