Владимир Файнберг - Иные измерения. Книга рассказов

Сталин сам, собственноручно привинчивал орден Ленина к лацкану его новенького серого пиджака. И пока вождь привинчивал орден, запах табака, щекочущее прикосновение усов навсегда запомнились как отцовская ласка. Единственное, что было неловким, — то, что он был гораздо длиннее Сталина и тому пришлось поначалу тянуться вверх, пока он не догадался пригнуться навстречу.

Рядом стоял Калинин с пустой коробочкой от ордена. В зале сидели и аплодировали лётчики, метростроевцы, деятели литературы и искусства. В тот день, самый молодой из них, он получал самую высокую награду.

Потом, выходя вместе со всеми из-под свода Спасской башни Кремля, он пожалел о том, что красноармейцы-часовые, одетые в туго перетянутые портупеями романовские полушубки, не видят под его пальто главного ордена СССР.

И очередь в мавзолей не видит. И прохожие на Красной площади, на улице Горького.

Было начало марта. Шестой час вечера. Весеннее солнце ещё озаряло здание Центрального телеграфа.

Деятели литературы и искусства отделились от остальных награждённых и направились своей компанией в ресторан гостиницы «Националь».

Как-то само собой получилось, что он, самый молодой, оказался во главе большого стола, произнёс первый тост за здоровье товарища Сталина.

Новенький орден драгоценно сверкал в лучах ресторанных огней.

В глубине души он не очень-то понимал, за что ему дали такую награду. В конце концов, им было написано всего лишь десятка два весёлых стихотворений для детей. А вокруг сидели маститые авторы солидных романов и пьес, получившие кто орден Трудового Красного Знамени, кто Знак почёта.

С этого дня он понял, что ухваченную за хвост сказочную Жар-птицу удачи упускать нельзя ни на миг. Нельзя отказываться писать статьи в газеты о политике, литературе. Хотя бы и о колхозах. Выступать по радио, председательствовать на писательских собраниях, избираться главой различных комитетов и комиссий.

На стихи времени почти не оставалось. Но зато о нём знал теперь чуть не каждый гражданин страны, коллеги завидовали, дети в школах встречали аплодисментами, едва он появлялся со своим сверкающим орденом Ленина.

В начале мая, накануне летних школьных каникул, с утра позвонили из Наркомпроса с просьбой сегодня к часу дня провести выступление в очередной школе перед юными пионерами. Уже который раз за эти несколько месяцев.

— Почему звоните впритык, дорогие товарищи? Я творческий человек, только собрался сесть за работу.

— Это ответственное мероприятие по указанию отдела пропаганды ЦК комсомола. За вами пришлют машину.

Что ж, отказываться было нельзя. Он уже вступил в партию, знал, что такое партийная дисциплина.

Когда везли в школу, вдруг провидчески подумал о том, что при такой жизни он, пожалуй, больше уже никогда не напишет ничего путного. Зато навсегда стал орденоносцем, большим литературным начальником, несмотря на молодость. А выступить лишний раз перед засранцами пионерышами, прочесть несколько стихотворений, рассказать какую-нибудь байку труда не составляет.

В школе всё было, как всегда. Встречали директор, завуч, хорошенькая пионервожатая по имени Тоня, старорежимная учительница младших классов. Предложили для начала выпить чай с лимоном в учительской.

Рассиживаться с ними за чаем было ни к чему. И он попросил отнести стакан чая в зал, откуда уже доносился гул детских голосов.

— Вам покрепче? — спросила пионервожатая Тоня, во все глаза глядя на сверкающий орден.

Она налила заварку из чайника в тонкий стакан, долила кипяток из чайника, положила ложечкой три куска сахара, кружок лимона и понесла на блюдечке впереди всех в зал. При каждом шаге её хорошеньких ног ложечка позвякивала о стакан.

Когда все они вошли вслед за ней и направились к сцене, пионеры, тесно сидевшие на длинных скамейках, сначала притихли, но когда он молодцевато первым взбежал по ступенькам к накрытому кумачом столу, зал взорвался аплодисментами.

«Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» — гласил лозунг на заднем плане во всю ширину сцены. На столе стоял белый бюстик Ленина и графин с водой.

Под все не стихающие звонкие аплодисменты расселись у стола. Он сел между директором и пионервожатой. Белокурой Тонечке было лет восемнадцать-двадцать. От неё веяло свежестью и глупостью. «Пейте чай, — шепнула она. — Остынет». Концы красного галстука вздымались на её груди от волнения.