Владимир Файнберг - Навстречу Нике

А вскоре, в 1978 году, я познакомился с отцом Александром Менем. Отцу Александру очень нравились мои цветы.

— Рассказывай, – сонно просишь ты.

— В другой раз, ладно? Поспи.

— А те розочки растут?

— Какие розочки?

— Какие мы привозили на его могилку.

— Там же не было земли, всё покрыто бетоном. Я их поставил в банку с водой.

— Они не растут?

— Замёрзли зимой. Не огорчайся.

Не знаю, будет ли ещё в этой книге место рассказать тебе обо всех наших растениях, о том, как я написал письмо в Ботанический сад на остров Борнео с просьбой прислать семена двух красиво цветущих вьющихся растений, и что из этого вышло, в какие неприятности я влип… Короче говоря, почти через год я получил бандероль с искомыми семенами. И просьбой выслать два доллара за услугу. Оказалось, сделать это невозможно. Ни одна почта, ни один банк не соглашались перевести деньги.

Так до сих пор и хожу в должниках.

А теперь поделюсь с тобой тем, что я узнал в Москве, сорвавшись благодаря неожиданной телеграмме раньше срока из дома отдыха «Макопсе». Бронзовая богиня отбыла, и без её мучительного присутствия всё равно жизнь для меня стала бы там совсем невыносима.

Особенно когда я видел рожу администратора с кавказскими усиками.

Должен тебе сказать, прежде, чем доехать до дома, я столкнулся с чем–то таким доселе невиданным, страшным, что как вспомню, до сих пор замирает сердце от чувства вины и бессилия.

Ночью наш идущий на Москву пассажирский состав вдруг лязгнул всеми сцепками и встал. Я повернулся на своей верхней плацкартной полке, высунул голову в полуопущенное окно.

Мы стояли рядом с другим, товарным составом.

Стук сапог по гравию железнодорожной насыпи, захлёбывающийся лай, выстрелы – один, другой.

Через минуту стихло. Наш состав дёрнулся, покатил мимо товарняка. И тут я увидел глаза сотен людей, молча глядящих на меня из зарешеченных окошек–прорезей. Это были арестанты. Их везли куда–то, как скот.

…За время моего отсутствия мама, в тайне от меня и, конечно, от папы, развила бурную деятельность. Для начала решила немедленно узнать, способный ли я человек, подают ли мои стихи хоть признак надежды. Для этого она обратилась к той же директрисе поликлиники Большого театра, у которой была знакомая поэтесса Н. П., знававшая в своё время Маяковского и даже Александра Блока. Для неё–то и передала мама стихи, отобранные мною на творческий конкурс.

Поэтесса пожелала встретиться со мной, а так как я отсутствовал, пригласила в гости маму и ошарашила сообщением, что со дня смерти Маяковского никто не сочинял таких сильных стихов. О чём и написала в отданной маме подробной рецензии.

Здравомыслящая мама решила, что это – слишком высокая похвала, что нужно срочно узнать ещё чьё–то мнение. На следующий вечер она с той же тетрадочкой постучалась к нашему соседу. Он ведь считался и поэтом и переводчиком. К тому времени получил известность благодаря песне «В защиту мира вставайте люди». У этого добродушного, безвредного соседа постоянно бывали гости. В тот раз, когда мама была любезно приглашена войти, там оказался совершенно неожиданный в нашей коммуналке человек – Президент Академии наук Китая Го Мо Жо с супругой. Ибо сосед перевёл с подстрочника какое–то его сочинение.

Хозяин представил смутившуюся маму Го Мо Жо и гоможопиной жене, пригласил к накрытому столу. Тут же, не откладывая дела в долгий ящик, тот прочел вслух всё, что она принесла. Президент академии наук Китая знал русский язык. Стихи ему понравились. Он пожелал выразить своё мнение на бланке, вырванном из специального президентского блокнота. Причём, к маминой досаде, почему–то выразил мнение загадочными китайскими иероглифами. Вероятно, по забывчивости.

На следующий день (а было уже тридцатое августа!) мама срочно отнесла в приёмную комиссию института спасённую от отца, заполненную мною анкету, школьный аттестат зрелости, пресловутую тетрадь со стихами, бланк с иероглифами, на котором сверху среди прочего всё–таки было написано и по–русски «Президент Академии наук Китайской Народной Республики». Не без колебаний приложила к этим документам и рецензию бывшей подруги великих поэтов… Умолила секретаршу передать запоздалые документы по начальству. Тут выяснилось, что не хватает главного – моего заявления с просьбой о приёме в институт.

Под диктовку секретарши мама написала его. Из–за этого совместного творчества, ничтожного, в сущности, события, секретарша, как почему–то случается в жизни, стала маминой горячей союзницей. То есть моей.