Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Пока сижу, давая роздых ногам, соображаю, что не взял с собой плавки.

Кроме спящих подозрительных бродяг никого вокруг нет. Раздеваюсь догола. Отдаю себя тёплому объятию Средиземного моря. Не взбаламученная купальщиками утренняя вода настолько прозрачна, что даже сейчас, когда ещё не взошло солнце, даже с моим слабым зрением видны зеленовато–белые камешки на дне, промелькнувшая стайка рыбёшек.

Работая руками и ногами, вздымая фонтаны брызг, уплываю от берега, порой оглядываюсь, и всё больше и больше во всей красе открывается волнистая линия гор, разгорающийся над ними розовый ореол.

Как краток путь от отчаяния к радости! Сейчас мне лет семнадцать. И ноги не болят, и глаза видят всё самое главное: показавшийся из–за гор краешек солнца, ослепительно засверкавшую гладь моря.

Далеко впереди, куда–то на юг, в сторону Египта, плывёт большая двухмачтовая яхта. Мне не завидно. Мне и так хорошо, лучше не бывает на этой, покрытой морями и океанами планете!

Глаза щиплет от солёной воды, в горле першит от соли. Ничего! В столовой на шведском столе будет, как обычно, возвышаться среди прочей снеди гора арбузных ломтей!

Солнце уже поднялось. Пора возвращаться. Но вместо того, чтобы повернуть к берегу, переворачиваюсь на спину и, снова вздымая фонтаны брызг, плыву на восток, навстречу солнцу.

…Выхожу на сушу, стоя у лежака, вытираюсь футболкой, натягиваю липнущие к мокрому телу трусы, ту же футболку. Чувствую, что за мной наблюдают.

Трое бродяг проснулись, приподнимаются на своих пластиковых ложах, закуривают, передавая друг другу зажигалку. Один из них, щупловатый, призывно машет рукой.

Подхожу.

— Мы видим, как ваша дочь и внучка ходят в сарай кормить лошадь Муслюм и кроликов. Вы, извините, из России?

— Из Москвы. Только это не внучка, а моя дочь!

— О–о–о! – уважительно восклицают все трое, щуплый протягивает мне пачку сигарет, зажигалку.

Отказываюсь. Говорю, что курил 51 год. Недавно бросил.

— О! – ещё уважительней восклицают они.

И тут начинается то, чего ты, наверное, никогда не поймёшь до конца. И никакой иностранец тоже не поймёт. Все три парня, оказывается, уехали из распавшегося Советского Союза. Узкоглазый – чеченец Исмаил, двое других – Саид и Нури из Джиликульского района Таджикистана.

Поражённый встречей здесь, на берегу Средиземного моря, говорю, что в свое время изъездил, исходил эти места вдоль и поперёк, много раз жил в заповеднике «Тигровая балка». И в Чечне тоже бывал.

Вдруг в этих разбойного вида парнях проступают дети. Смотрят на меня, как сироты, нашедшие отца родного.

…Двое таджиков моют посуду, чистят овощи, выполняют другую грязную работу в ресторане. Чеченец одновременно продавец и сторож в магазинчике сувениров. Все трое ютятся на нарах в каком–то душном подвале. Потому и предпочитают ночевать здесь, на пляже.

У Саида и Нури хоть остались на родине престарелые родители, братья и сёстры, а у чеченца Исмаила вообще никого, вся семья погибла под развалинами дома в селении Шали во время налёта российских бомбардировщиков.

Я готов от стыда провалиться сквозь землю. За то, что у меня есть где спать, за то, что сейчас пойду завтракать на веранду в столовую, где меня ждут жена и дочь, за то, что скоро улечу в Москву и окажусь в родном доме.

— Слышали, что вчера было в Москве? – спрашивает Исмаил. – У нас есть приёмник.

— Опять кого–нибудь убили киллеры?

— Крах. По радио говорят – крах. Россия больше не может платить долги.

— Что ж, к тому дело и шло, – отзываюсь я, всё же ошарашенный новостью.

— Кто будете по профессии? – спрашивает Саид.

— Я писатель.

Они смотрят на меня, как на пришельца из иных миров. Саид просит:

— Если писатель, напишите о нас! Нам некуда вернуться, и тут мы совсем чужие. Нет шансов ни жениться, ни заработать на учёбу. Там, у себя, я был механизатор. Могу работать на тракторе, на комбайне. Напишите! Пусть люди знают, что с нами случилось.

— Напишу.

Всё–таки странная это вещь – хор цикад. Когда работаешь, совсем не слышишь его. Словно выключается разом. Сегодня он звучит надсадно, невыносимо. Со всех сторон. Интересно, оглушал ли он тебя, когда, сидя на плечах матери, ты отправилась к морю в своей бело–розовой панамке? Тебя с мамой уже стало не видно за стволами сосен, а я всё не приступал к делу.

Здесь, в Турции, у нас нет ни радиоприёмника, ни телевизора, ни, тем более, русских газет. До сих пор ничто не мешало писать эту книгу.