Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Жаль не столько себя, сколько тебя и Марину. Она посмеивается над моими страхами. Но я–то знаю, чего ей стоит этот оптимизм. Могу не увидеть, как растает этот снегопад.

Няня Лена приоткрывает дверь, шёпотом сообщает:

— Уснула… Обед на столе, всё накрыто.

Кажется, нам повезло, необычайно повезло с этой ширококостной, рослой, сравнительно молодой женщиной. У неё двое детей. Девочка ходит в садик, мальчик – в первый класс. Оба ребёнка от разных отцов, которых давно нет в наличии. Семья существует в одной квартире с матерью Лены. Бабушка работает в гараже при заводе, окрашивает из краскопульта автомашины. Работает без респиратора, гробит себя. Возвращается домой, почти каждый вечер напивается до полусмерти.

Когда вырастешь, ты, конечно, забудешь о свой няне Лене. Через год, в сентябре должна пойти в садик. Разве что останется на фотографии рядом с тобой эта женщина с уже измученным лицом, ушедшим в себя взором.

После обеда она ушла, ты спишь. А я, вымыв посуду, стою на кухне у окна, смотрю сквозь зелёную листву холодолюбивых, зимующих на подоконнике растений, как продолжает падать снег.

На самом деле это не первый снег. Он уже принимался падать несколько раз в октябре, в начале ноября.

Мне нужно перейти в мою комнату к телефону, на всякий случай обзвонить всех, кто собирался придти сегодня на первое занятие, как детям напомнить, чтобы не забыли взять тетради, авторучки. Но меня притягивает зрелище снега. То, что за спиной в спальне спишь ты, а впереди за стеклами всё сильнее разыгрывается метель, создаёт во мне ни с чем не сравнимое напряжение, я бы назвал его энергией проходящего времени.

…Опять перебрасывает в 1943 год, в март, когда мы вернулись в Москву после эвакуации. В комнату в самом центре, на улице Огарёва, где почти не успели пожить до войны. Хорошо помню, что и тогда, в марте, шёл снег, что, когда мы с вещами вышли из метро «Охотный ряд», витрины Гастронома на улице Горького были плотно заложены увесистыми мешками с песком – защита от осколков авиабомб. Войне ещё оставалось убивать миллионы и миллионы людей.

Удивительно было войти в длинный, как километр, коридор коммунальной квартиры, отпереть нашу комнату, где, оказывается, какое–то время жили другие люди, которые украли всё, кроме мебели и считанных вещей, подробно описанных в предыдущей главе.

Почему люстра, ковёр, тарелки не исчезли вместе со всем остальным добром, ума не приложу.

Родители были озабочены тем, что пропали зимние пальто, мамины кофта и платья, простыни, занавески с окна, радиоприёмник, вся кухонная посуда вместе со сковородками. А я всё пытался найти мой альбом с марками, который я завёл в ту пору, когда лежал загипсованный после операции на ноге. Там находилось штук сто ярких, красивых марок с изображениями джунглей, тропических островов с пальмами, людей с копьями в руках и кольцами в носу, пироги и пароходы, жирафы и львы… Всё это были знаки почтовой оплаты далёких колоний. Маленькие материальные знаки того, что не где–то в сказках, а здесь, на земле, действительно существует иная жизнь, иная погода–природа.

Странно, что именно об этом я подумал в те считанные секунды, когда через неделю после возвращения ранним утром, переходя в метели улицу Горького от Центрального телеграфа на противоположную сторону, поскользнулся и покатился со своим портфелем под колёса ринувшихся на зелёный свет автомашин. Тогда ведь подземных переходов не было.

Накануне со слезами на глазах я вымолил у родителей разрешение самому ездить на другой конец Москвы, в школу, где я учился до войны, где раньше работала Вера Васильевна. Теперь она была на фронте. Отец уже несколько раз провожал меня перед работой, сначала на метро, потом на трамвае, и мне было стыдно того, что меня привозят, как маленького.

Итак, твой будущий папа Володя, сжавшись в комок, всё катился по скользкому насту под колёса визжащих тормозами машин…

Чем–то тюкнуло по голове, сорвало шапку–ушанку. Генерал в распахнутой шинели выпрыгнул из остановившегося «виллиса», молча поднял меня, его водитель–солдат трясущимися руками подал отлетевший в сторону портфель, шапку, перевел к тротуару у Телеграфа.

Я вернулся домой. Вечером было решено, что меня нужно срочно переводить в ближайшую школу.

Когда мы остаемся вдвоём, и ты спишь, я всё время настороже. То внезапно брызнет звонком телефон, то позвонит в дверь кто–нибудь из соседей, то ты сама спросонья позовёшь. Боюсь не расслышать.