— Гражданка, что за безобразие!? – заорал на Марину появившийся седой верзила в белом халате. – Посторонняя, вон отсюда! Иначе вызову милицию.
— Я не посторонняя. Я его жена.
Обе медсестры накинулись на Марину, выталкивая её к выходу.
— Я тут. Я с тобой! – крикнула она.
Двери за ней захлопнулись и были заперты. Но силуэт Марины виднелся за матовым стеклом.
… Скорее всего, это продолжалось десяток минут. А может быть вечность. Обо мне позабыли.
На меня накатывали волны озноба. Я стал замерзать.
Сидел на топчане, привалившись спиной к стенке. Голый, в одних трусах, чувствовал, что меня трясёт так, что вот–вот свалюсь с топчана на кафельный пол.
«Если умираю, зачем же меня оставили одного?» – мелькнуло в сознании.
— Марина! – попытался я крикнуть, позвать на помощь.
Но за матовым стеклом её силуэта уже не было видно.
Наконец, с грохотом катя каталку, появились обе медсестры. Завалили меня на неё, быстро повезли в другое помещение, тесно установленное приборами, опутанное проводами. И я попал в лапы седого реаниматора и его подручного.
Что со мной делали – не вспомнить. Возможно, вкололи какой‑то наркотик.
На миг очнулся. В руки почему‑то суют авторучку и бумажку.
— Подпишите, — настаивал седой реаниматор. – Необходимо сделать отверстие прямо в вену, чтобы можно было непосредственно вливать лекарство.
— Не буду! – я вырывался из рук, убеждённый, что меня заставляют подписывать согласие на собственную смерть.
Но тут передо мной внезапно возник кулак. А за ним лицо. Неожиданное, родное. Лицо доктора Лили, которая работала где‑то здесь в Боткинской.
Хватило сознания догадаться, что это Маринка успела найти её, позвать…
Всунутой в руку авторучкой, не глядя, что‑то подписал, и мне тотчас стали проделывать дырку где‑то у правой ключицы.
Забытье прервалось. Я лежал навзничь. Мне было худо. Надо мной в полутьме маячил силуэт штатива капельницы.
Закрыл глаза. Почувствовал, снова открыть их не будет сил.
Вспомнил, что перед смертью обязательно нужно успеть помолиться. Не мог сообразить, как это делается. В отчаянии пытался вспомнить хоть какую‑нибудь молитву, хоть слово. В этот момент внутренним взором увидел приоткрытую дверь. Понял, там, за ней, находится «тот свет». Дверь как бы приглашала заглянуть туда.
Ни весть как оказался у двери, раскрыл её настежь. Увидел сплошную клубящуюся тьму.
И снова ушёл в забытьё.
Утро проступило несколькими кроватями с такими же дохлецами, как я. Появлением одной из вчерашних медсестёр, бравшей у всех нас кровь на анализы.
Потом возле койки возник мой мучитель – седой реаниматор с фонендоскопом на груди. Он подсел на край, послушал моё сердце.
— Как себя чувствуете? – спросил он, улыбаясь. – С утра пораньше опять приходила ваша жена. Рвалась к Вам.
Я сообразил, что он всю ночь работал где‑то тут, рядом, за стеной. Спасал от гибели таких же инфарктиков, как я. Пересохшими, колючими губами шепнул:
— Спасибо, доктор.
Он подмигнул мне. Уходя, что‑то сказал медсестре.
Она принесла пластиковую бутылку с какой‑то тёмной жидкостью, налила в белую кружку – одну из наших домашних кружек с изображением попугая, подала мне.
Там был кисель. Очень вкусный. Черничный что ли?
Что‑то непривычное мешало держать кружку и пить. Я провёл свободной рукой по груди, обнаружил у правой ключицы нашлёпку из ваты и пластыря.
— Кисель вкусный, как в детстве, – поделился я с вновь появившийся медсестрой, которая поставила рядом на тумбочку рюмашку с таблетками.
— Примите лекарства. Завтракать будете?
— Нет.
— Говоришь, кисель у тебя? Дал бы хлебнуть… – послышался хриплый голос больного с кровати, стоящей у противоположной стены.
Попросил медсестру налить киселя и ему.
«Ох, Маринка! – подумал я. – Ну, и досталось тебе… Сегодня должны были лететь в Италию. Все испортил и ей, и Нике».
Снова потянуло в забытьё.
…Одурелого от таблеток, капельниц, кардиограмм на второе или третье утро меня пробудил топот, какая‑то возня медиков у противоположной койки. Потом появилась каталка. Больного быстро повезли на ней. Накрытого с головой. И я расслышал короткое, как выстрел слово – морг.
Пришла санитарка. Заново застелила опустевшую койку.
Все, кто были в палате, лежали затаившись, как дети, напуганные страшной небылью.
Наверное, как каждый, я чуть ли не с детства подумывал о неотвратимом конце… Видел во дворе у клумбы мёртвую бабочку, видел похороны красноармейца Феди из соседнего флигеля. «Все помирают! – не без хвастовства сообщила мне девочка Нюрка из нашего двора, – И ты помрёшь!»
Читать дальше