Владимир Файнберг - Приключения первого бессмертного человека на Земле

Наконец, невидимая рыбка падала в перевёрнутый зонт. Бродяга усаживался поодаль на скамеечку, пытался разжечь невидимыми спичками невидимый костёр, чтобы изжарить свою добычу. Но «спички» намокли, они не зажигались. У Шанталь, которая садилась на скамеечку напротив и чинно раскрывала книжку, спичек тоже не оказывалось.

Тогда появлялся Альфред. В виде какого‑то панка с торчащимидыбом красными волосами. Проходил мимо. Затем, привлечённый красотой девушки, поворачивал обратно и подсаживался к ней на скамейку. Заглядывал в книжку, пытался завести знакомство. Девушка кокетничала.

С этого момента я всегда начинал умирать от ревности. Даже сейчас подробно описывать эту пантомиму, этот бессловесный спектакль на открытом воздухе в тесном кольце зрителей мне тяжело.

Всё кончалось тем, что у панка находились спички и даже бутылка вина, которую они дружно выпивали втроём после того, как зажаривали и съедали «рыбку».

Потом Шанталь споласкивала руки в «фонтане» и обегала с опрокинутым раскрытым зонтом зрителей, которые бросали туда мелочь.

Подобных пантомим на троих в репертуаре было несколько. Я не участвовал. Куда было мне, с моей неуклюжей «плавающей» походкой становиться артистом!

Единственная польза от меня состояла в том, что я писал, разрисовывал красками, расклеивал заранее наши афишки. Ичо и Альфред были малограмотны. Шанталь же хватало дела. Она репетировала что‑нибудь новенькое под руководством Ичо, всех обшивала, обстирывала. Готовила еду. Или в свободные минуты плескалась в нашем тесном душе, непременно при этом распевая.

Иногда, если рядом было море, мы плавали с ней, и на её крутой лоб свешивались мокрые кольца иссине–чёрных локонов.

Все трое знали обо мне, конечно, не полную правду. Знали, что я из России. Что жил в кастелло. Я придумал, что работал там садовником в парке у одного учёного.

За год, что мы колесили то по Италии, то по Франции, то по Германии и Бельгии, были минуты, когда так хотелось открыть Шанталь свою тайну! Особенно, когда она спрашивала:

— Готфрид, почему ты никогда не снимаешь свой браслет? Это сувенир? Приносит счастье?

Счастье было рядом со мной. И единственное, чего мне не хватало, уверенности, что отец жив–здоров, что с ним всё в порядке.

Конечно, можно было бы написать ему, позвонить. Но я боялся, что письмо или звонок перехватят люди Джангозина, а ещё пуще того, что отец, конечно, потребует моего возвращения. Способен ли был он понять, что я только теперь начал жить, а не готовиться к какой‑то бессмертной жизни? Да за один глоток этой свободы можно было отдать всю бессмертную жизнь!

Впрочем, в Бельгии, в городе Брюгге, расклеивая афиши, увидел будку телефона–автомата возле одного из каналов, позвонил, чтобы хоть голос услышать. Отец не отозвался. Наверное, куда‑то ушёл, в кафе или к Микеле.

Зима в Западной Европе стояла мягкая, дождливая. После Нового года мы стали спускаться обратно на юг – в Италию.

Ичо понемногу стал приучать меня водить машину. Это оказалось несложным делом, и к тому времени, когда мы попали в Турин, я уже мог вполне заменять Альфреда, у которого открылось новое увлечение. Теперь его не столько интересовали девушки, сколько игорные автоматы и лошадиные бега. Где он проматывал наши денежки.

Однажды Ичо его избил. После чего стал чёрный, как головешка.

— Ичо, ты чёрный, как головешка, — сказал я.

— Не как головешка, — ответил он мрачно. — Как сосиска, которая пролежала в холодильнике два месяца.

Какой‑нибудь кинорежиссёр смог бы снять многосерийный фильм о наших скитаниях. О наших разборках с албанскими эмигрантами–рекетирами. О том, как потерялась в Нюренберге Шанталь, и я нашёл её, вызволил из полиции, от радости поцеловал. И она обняла меня, прижалась так, что я услышал стук её сердца…

Был конец марта. Расцветали фруктовые деревья, когда мы оказались в приморском городке Маргарита де Савойя. Который, как это можно было увидеть на потёртой Ичиной карте, находился всего километрах в тридцати от того места, где, кажется, сто лет назад жил я с отцом в кастелло.

— Трилье! Трилье! – раздавались монотонные крики под окном нашего фургона. – Трилье!

Трилье – это небольшие рыбёшки барабульки. Может быть, самые вкусные из всех средиземноморских рыб. Особенно, если их зажарить. Особенно, если их есть с помидорным салатом.

Я вскочил со своей койки. Оделся. Койка Ичо была пуста.

Мы приехали в Маргарита де Савойя ночью. Остановились на каком‑то пустыре.