Владимир Файнберг - Приключения первого бессмертного человека на Земле

Отец мечтает, чтобы я до того, как совсем кончу расти, овладел огромным количеством знаний. Как‑то я ему сказал, как раз после экзаменов: «Вокруг живая жизнь, которой я не знаю. Живу, как монах–отшельник… Даже индийский царь выпустил своего Гаутаму…»

После этого разговора отец купил в городе видеомагнитофон и десять кассет с фильмами Чарли Чаплина и Федерико Феллини. Сказал: «В этих кинокартинах всё самое главное, что происходит за стенами нашей крепости. В том или ином виде происходит всегда, неизменно.»

Ни одного фильма я ещё не смотрел. Почему‑то не хочется.

Я хочу не кино о жизни. Хочу участвовать в ней, сам выходить в море, сам поднимать свой парус.

Вдруг моей свесившейся руки с браслетом коснулось что‑то живое, шершавое!

Как можно было не подумать о том, что здесь наверняка водятся змеи? Те самые, гробовые, ядовитые.

Вскочил. Зажёг фонарик.

Серый котёнок с розовым носиком смотрел на меня фосфорицирующими зелёными глазами. Жалобно мяукал.

— Как ты здесь очутился? Где твоя мама? Потерял маму? – я поднял его с пола, тёплого, пушистого. (Отец запрещает даже дотрагиваться до животных, боясь, чтобы я не подхватил какую‑нибудь заразу.)

Я, было, направился с котёнком на руках дальше, как заметил, что за спинкой трона, у стены, стоит кованый сундук. С каким‑то горбом на крышке.

Это оказалась стальная человеческая ступня!

А в самом сундуке в ворохе какой‑то истлевшей ветоши с остатками позолоты тоже покоилась ступня. Точно такая же. Только иссохшая, окаменевшая. Реликвия, что ли?

Рядом на полу лежала кувалда.

Нести котёнка и светить фонариком было неудобно, и я обрадовался, когда заметил в подземельи проблески света.

Пол постепенно понижался. И без фонарика стали видны следы копоти на стенах и потолке. Я шёл, как в тоннеле, пока не увидел впереди преграждающую путь металлическую решётку, за которой что‑то сверкало.

Сквозь прутья решётки, сквозь скопившиеся снаружи обломки деревьев и вьющийся плющ было видно, как невдалеке море катит навстречу зеркально отблёскивающие валы.

Так вот откуда вводили крестоносцы своих лошадей в конюшню!

Я стоял в конце поземного хода с котёнком на руках. Перед стальной, накрепко закреплённой в скале решёткой.

Хотя сразу после обследования подземелья я принял душ, надел чистую футболку и шорты, отец, войдя вечером в мою комнату, встревожился:

— Где это тебя угораздило расцарапаться?

Когда рушились деревянные ящики с макаронами, мою щёку и обе ноги слегка задело обломками.

— Ничего страшного, — сказал я, —поцарапался о кусты роз. Кстати, парк сохнет. Если купишь резиновый шланг, я готов поливать.

— У тебя, конечно, очень высокий иммунитет, но всё‑таки попадание любой инфекции опасно. Неизвестно, как поведёт себя организм. Ведь всё, что с тобой происходит, происходит впервые с человеческим существом. Надо беречься, сколько раз тебе говорил. А это что?

Он шагнул к столу, где рядом с фонариком лежала вынутая из кармана шорт серебряная палочка.

— Не знаю. Нашёл в парке. Смотри, там написано «Готфрид».

Отец повертел непонятный предмет в руках, провёл пальцем по остаткам каких‑то колючек на конце.

— Да это зубная щётка! Средневековая зубная щётка. Интересно, что Готфридом звали одного из руководителей Первого крестового похода. Это он основал наш кастелло. Готфрид Бульонский. Неужели чистил зубы? Невероятно!

У отца есть такая особенность – умеет удивляться любому открытию, радоваться, как ребёнок.

— А знаешь, в городе есть музейчик античной керамики. Тут ведь до римлян, до крестоносцев повсюду жили этруски и греки. Крестьяне до сих пор находят в полях амфоры, потрясающей красоты вазы. Ещё когда я приезжал знакомиться с Микеле, он водил меня туда. Хочешь пойти?

— Хочу, — нехотя вымолвил я.

Я был пресыщен музеями. Лет с шести он начал таскать меня по московским музеям. То в музей Изобразительных искусств, то в Третьяковку, то в музей музыкальной культуры имени Глинки. В Политехнический. В музей народного творчества. Стояли в очередях на выставки современных хкдожников. Помню, Ольга Николаевна возила меня в музей Рублёва.

Из всей этой пестроты икон, картин, скульптур мне, по правде говоря, сильнее всего врезались в память работы китайского художника, чью фамилию я теперь позабыл. У него там были нарисованы тушью поросшие соснами горы, реки, в которых плавали буйволы. А на спинах тех буйволов бесстрашно путешествовали китайчата. Казалось, я слышу, как молчат горы, как вольно катит река свои воды… Картины этого художника из Китая да портреты Леонардо да Винчи, а теперь всё, что рисует Микеле – вот, что мне по–настоящему нравится.